Ирина Владимировна Пайкова — жительница лобненского микрорайона «Луговая», пенсионерка. Многие «ладожцы» знают её — она бывала частым гостем литературных мероприятий, проводимых нашим ЛИТО.
В 2014 году она была в числе участников Губернаторской премии «Наше Подмосковье». Ирину Владимировну увлекает многое — литература, живопись, музыка и многое другое. Увы, сейчас из-за травмы она стала маломобильна, но интереса к жизни старается не терять! А ещё она для памяти ведёт дневник — записывает как текущие события, так и воспоминания о прошлых годах…
Ирина Пайкова — ребёнок войны и её рассказ — это воспоминания девочки, которой было всего 4 года, когда началась Великая Отечественная война…
НАС ТЕПЕРЬ НАЗЫВАЮТ«ДЕТИ ВОЙНЫ»…
(из воспоминаний о детстве)
Обстоятельства сложились так, что раннее моё детство прошло у бабушки. В военные годы отец был на фронте, а у мамы на руках трое девочек мал-мала меньше. Я, средняя, с 1937 года, конечно, не могла понимать происходящее, мало что замечала. Но какие-то эпизоды тех лет запомнились. О некоторых даже не хочу вспоминать: вызывают слёзы. Жила бабушка в маленьком городке Ивановской области. Это севернее Москвы, тыл. Немцы туда не дошли. Говорю немцы, но правильнее говорить нацисты. Но тогда это были немцы. Был Ленинград, был Сталинград.
Вот маленькая картинка в памяти, думаю даже довоенная. Лето. Я стою на выстланной деревом дорожке возле дома, очень радостная, показываю прохожим, какое хорошее платье привезла мне мама. Демонстрирую карман. Летнее ситцевое платье с карманом – причина моего счастья. Отлично помню, что под ногами деревянный настил, чуть приподнятый над землёй. Вероятно, это особенность северных городков. Дорог тогда не было, кое-где использовали вот такие сооружения для пешеходов. Почти у всех жителей были свои огороды, некоторые держали домашний скот, другие работали на фабрике. Хозяином фабрики до революции был Миндовский (это я запомнила). Может, настил сохранился с того времени.
В войну от него ничего не осталось. Жили мы тогда холодно и голодно. Добыть дрова и всё остальное – проблема. У бабушки далеко не новый дом, думаю, по конструкции как у большинства на улице. Нижний этаж, где размещалась кухня и комната, несколько углублён, окна располагались низко над землёй. Над этим этажом была большая светлая комната. В войну жили внизу. Там стояла железная печка-буржуйка. Её труба через окно выходила на улицу. Большую русскую печку не топили: не было дров. Помню, как я отколупывала многослойную побелку с этой печи и ела. Не хватало кальция, детство было без молока. Мы с бабушкой ходили на окраину леса за щепочками. Брать дровяное что-то в лесу не разрешалось. Каким-то образом наказывали. Мне передавался страх перед опасностью. В чём она выражалась конкретно, не представляла. Вообще страх, опасение чего-то, тревожность сопутствовали часто. Нельзя, однако, было спрашивать, да и не отвечали. На окнах висели чёрные занавески. С вечера их плотно закрывали. Городок маскировался от самолётов-разведчиков. Помню на стене чёрную тарелку-радио и голос Левитана. Это очень известный в то время диктор. Он сообщал информацию с фронтов (сводки Информбюро). Гитлер ненавидел его, обещал большое вознаграждение за голову этого человека. Чёрную тарелку помню ещё и потому, что позднее, в школьные годы, она познакомила меня с музыкой. Слушала «Риголетто» Верди и плакала. По радио передавали произведения Грига, Рахманинова. Была специальная передача для детей, где рассказывали, например, о музыкальной пьесе Прокофьева «Петя и волк», для детей звучала познавательная «Пионерская зорька». Музыканты несли культуру населению. Слушали и «Театр у микрофона»…
Когда вышла на пенсию, я с двумя приятельницами ездила как-то в лес по грибы-ягоды в Вербилки. Там рядом с платформой организовали небольшое предприятие по вывозу леса. Изготовляли тёс, а отходы деревянные вывозили на лесную дорогу. Метров сто её было сплошь устлано этой ненужной древесиной. При виде такой дороги я сразу вспомнила бабушку. Вот тогда бы нам это богатство! А мы жили в холоде. Я переболела воспалением лёгких в детсадовском возрасте. Врач не надеялась, что я выживу. Помню, ставили мне на спину банки, вот такой способ лечения был. Желание что-то съесть в военное время было постоянным. Дети ели всякую траву. Очень вкусными казались почки и молодые листочки липы. Ели пастушью сумку, семена подорожника, дудник, сныть, цветки клевера, зелёные семена акации. Щи из крапивы были обычной едой, но её надо было ещё поискать. Ватагой ходили на свиноферму воровать жмых. Это было как лакомство, не сравнить с халвой, которую мы сейчас покупаем к чаю. Ходили с бабушкой на местный базар, очень бедный. Продавались там солёные огурцы, картошка, маленькие пакетики сахарина (сахара вообще не было), какие-то вещи. Однажды я заметила нитки цветные, мулине. Прошу: «Бабушка, купи». Нет денег. Очень хотелось заняться рукоделием, вышивать, лепить, делать что-то руками. Но бедность полнейшая. Так вот по судьбе людей проходила война. Иногда брали в детский сад. Еда там тоже была скудная. Помню, держу в руке четвёртую часть булочки. Но это было событие – такая булочка. Во время прогулки мы с подружкой залезли под куст. Сидим под ветками, она вынимает из кармана две картошины, которые ей положила мама. Мы вместе едим их.
Вот ещё картина военного времени. Огромное, как тогда казалось, серое деревянное здание складского типа. С двух сторон к нему примыкает широкий помост с перилами. Много людей, стоящих в очереди. Здесь отоваривают талоны на хлеб. Сколько граммов полагалось на человека не помню. Привозили, видимо, не каждый день, время неопределённое. Потому всегда шумная очередь. Из-за этого это место называется «галдарея». Номер в очереди пишут химическим карандашом на ладони. Иначе за день свою очередь забудешь. Хлеб тёмный, клёклый, но потеря карточек – это трагедия.
Когда после войны отменили карточную систему, дали мне денег на буханку хлеба. Тоже очередь в магазине, толкотня, давка. Меня чуть не уронили. Много позже читала К. Паустовского «Повесть о жизни». Он писал о своей юности, которая пришлась на гражданскую войну. Ужасные эпизоды! Толпа в желании получить бесплатную миску каши, опрокинула и раздавила мальчика. В военное время погибало много людей, и не только на фронтах.
Ещё эпизод из моей памяти. Летний вечер, время позднее. Мы уже легли спать. Слышатся женские голоса, гремят кастрюли, чайники. На следующий день узнаём, что в здании школы разместили детей из Ленинграда, какой-то детский дом. Через несколько дней эти дети по ночам стали опустошать ближайшие огороды, в том числе морковные грядки, которые мне поручали полоть. Огороды, грядки тогда устраивали даже между домами.
В детском саду спали под серо-бурыми одеялами. Ткань типа шинельной, только не такая плотная. Дёргаю волосок из ткани, он с фиолетовым оттенком. Удивляло. Нет ярких красок в одежде. Нет игрушек. Несколько раз были занятия по рисованию. Приподнятое настроение от действа с кисточкой, охватывало волнение и холодок. Это запомнилось. Сейчас дети нарядно одеты, игрушек – огромное разнообразие. Детская жизнь в тылу, тем не менее, не была лишена игр. Играли в лапту, прятки, водили хороводы, пели: «А мы просо сеяли, сеяли, а мы просо вытопчем, вытопчем…». Дети разного возраста играли вместе. Весь день мы были предоставлены сами себе. Взрослые в это время были на работе. Старшие устраивали качели, прыгали по двое на досках. Сейчас таких игр нет. И детских хороводов я с тех пор не видела. Детей постарше брали иногда в госпиталь. Они там читали стихи, пели песни. Меня не брали, а старшая (на четыре года) сестра попадала в эту группу.
…Я у мамы, не у бабушки. Она просит меня спеть. Мы сидим возле печки, там печётся картошка. Я пою песню. Там есть строчки: «шёлком шила-вышивала милому кисет», мама плачет. Я мала, глупа, не понимаю причину слёз. Отец на фронте. У мамы нас – трое девчонок. Типично для того времени – семья без мужчины.
Помню себя маленькой бродяжкой там, где жила у бабушки. Ходила в рощицу, собирала грибы и приносила их бабушке. Часто сидела у водоёма за фабрикой. В воде – жёлтые цветы кувшинки. Рядом по берегу – полевые цветы и посадки картофеля чуть подальше. Чтобы население выживало, давали землю под посадку картофеля. Дети помогали старшим сажать и убирать картошку. В войну в тылу я спокойно бродила возле этих посадок, водоёма одна.
На фронт отправляли посылки. Это было организованное мероприятие. Приходили с просьбой связать и дать уже готовые носки, варежки. Просили вязать особенные варежки с ещё одним дополнительным пальцем, для стрелков, вероятно.
Ещё эпизод из прошлого. Это конец войны или начало послевоенного периода. На улице лето. Под деревом стоит мороженщица. Мороженое – белая круглая лепёшка между двумя вафельками. Стайка детей вьётся рядом. Наверно, мы пробовали его, раз нас так тянет сюда, но монеток нет ни у кого. Кто-то дёргает меня за рукав и говорит: «смотри, вши платяные». Я вижу мужчину в шинели без ног. Он сидит на самодельной платформе с колёсиками. В руках у него деревяшки, которыми он отталкивается от земли и таким образом передвигается. Вижу широченные плечи, был богатырь. А в семью такие не всегда возвращались, чтобы не осложнять и без того их тяжёлую жизнь. Проблему их Сталин решил просто: свезли таких в два-три места, где они быстро умирали. Это сейчас ветераны получают хорошую, заслуженную пенсию, а тогда страна была в разрухе. Решения были жёсткими.
«Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой»… Дальше не помню. Это строчки стихотворения из раннего детства. И первая скульптура, увиденная мной, не из музея, а из детского сада – то скульптура Ленина-мальчика. Взрослые внушали уважение к вождю. Внушение было сильным, если учесть, что 60% людей, по мнению психологов, внушаемы. В связи с этим помню такой эпизод. Мы с младшей сестрой залезли на чердак дома, где жили. Стоим у чердачного окна. Рядом метра через 2-3 – кирпичное небольшое здание. Там делали недорогие, без обёрток, конфеты. Сестра говорит: «Сталин перешагнул бы на ту крышу». Я возражаю, что ноги у него обычные, не получится. «Нет, он смог бы» – уверяет она. Вот уже с детства логика мысли теряется. Появляется сказка, миф, хотя бы детский. Потом жизненный опыт опровергает их, но внушаемость сохраняется.
Очень хотелось учиться. В семь лет меня не взяли в школу. Директор посмотрел и сказал бабушке, чтобы через год приходили, «пусть окрепнет». Послевоенные годы, на которые пришлись мои первые школьные, тоже были трудные. Книги в детстве? У бабушки в комоде, под бельём лежала большущая, по моим представлениям, книга. Понимала, что прячут, и не спрашивала, почему. Приучили не задавать вопросы. Уже, будучи взрослой, поинтересовалась у отца об этом. Оказалось, книга – подарочное издание Евангелия, вероятно, все четыре. Мальчиком отец спрашивал у своего деда, когда тот читал библию: «Дед, а Бог добрый или злой?» Дед улыбался и тоже ничего не отвечал. Детское любопытство безгранично. Исследуя диван в родительской квартире, когда мы с младшей сестрой оказались в состоянии поднять его крышку, то обнаружили там книги. Меня привлекла сразу большая толстенная антология русской поэзии начала века. Стихи заинтересовали меня. Одни удивили и понравились, например, Бальмонта («Я – изысканность русской медлительной речи…»), другие не понимала («О рассмейтесь, смехачи…»). Там же были ранний Маяковский, Блок, Есенин. Стихи Есенина, кажется, были запрещены тогда. Отец узнал, что мы можем залезать в диван, и заинтересовавшая меня книга исчезла. Классическая литература у родителей была. Помню, меня школьницу, привлекла жёлтая с коричневыми пятнами разной формы суперобложка. Там прочитала произведения Гоголя. Его фантазия испугала, особенно «Вий». А первая книга, которую отец принёс именно мне, называлась «Сын полка» В. Катаева. Отец сказал, чтобы я читала последовательно, не пропуская страниц. Ещё раньше, когда и читать-то не умела, очень привлекали детские тоненькие книжки: «Гуси-лебеди» и другие сказки с цветными иллюстрациями, у старшей сестры. Дух захватывало. Ещё у сестры была кукла гуттаперчевый мальчик-негритёнок. Игрушки были редкостью. Жизнь пребывала серенькая в прямом и переносном смысле. Яркие краски отсутствовали. Среднерусская природа скромная, в основном два цвета – зелёный, всех оттенков листвы деревьев, трав, и голубой – неба. В детстве не хватало разнообразия красок. Может, поэтому дети собирали цветные стёклышки, засушивали цветы и листья.
Школьные годы прошли в Иваново. Конечно, посещали музеи. Можно было за пять копеек купить репродукции картин известных художников. Я собирала репродукции. С музыкой продолжало знакомить радио. Изредка с подружкой Наташей ходили в филармонию, драмтеатр. Хорошая библиотека была в Иваново, большой, но уютный читальный зал. Книгу можно было выбрать самой, допускали к полкам. Но основное время занимала учёба и домашние обязанности. Моей обязанностью было топить две печи. Я училась во вторую смену. Надо было принести дрова из сарая. Иногда покупали торфяные брикеты, но они оставляли много золы. Научилась колоть дрова. Дрова попадались толстые, сучковатые. Что такое «клин клином вышибают» знала не понаслышке. Отец с фронта вернулся весь израненный, без правой руки. Были у него до войны лодка, струнные инструменты. Был он учителем сначала в школе, потом учил студентов. А мамин брат был связистом и погиб на фронте.
На поколение моей бабушки пришлась Первая Мировая война, революция, репрессии и годы Отечественной войны. Это невыносимо тяжело. Очень хочется, чтобы такие грандиозные беды прекратились. Даже при бедной жизни человек черпает радость от природы, от творчества, общения. Война – всенародное бедствие. Оно отнимает всё!
© Copyright: Ирина Пайкова
Ирина Владимировна!
Спасибо Вам за то, что поделились своими воспоминаниями!