Первая часть
Вторая часть
Третья часть
Художник Ф.П. Решетников и авиаконструктор И.И. Сикорский
07 сентября 2019 года
Лето 2019 года пролетело спокойно, особо не балуя московский регион ни сильной жарой, ни обильными дождями. Зато заявления одних учёных пугало население нашей страны мифами о глобальном потеплении, других — о приближении в ближайшее время малого ледникового периода.
Сторонники потепления предупреждают нас об угрозе разбалансировки всех природных систем, приводящих к изменению режима выпадения осадков, температурным аномалиям и увеличению частоты экстремальных явлений, таких как ураганы, торнадо, наводнения и засухи. В результате таяния ледников, значительные территории могут быть затоплены в таких странах, как Россия, США, Великобритания, Италия, Германия, Дания, Бельгия, Ирак, Таиланд и Вьетнам. Серьезный ущерб грозит Китаю, где около 140 млн. человек могут лишиться крова, и Японии, где может затопить дома более 30 миллионов человек — четвертой части населения страны. В Норвегии изменение климата подвергает опасности мировые хранилища семян и информации.
С другой стороны, появляется информация, что Земле угрожает надвигающийся малый ледниковый период. Оказывается, Солнце резко снизило свою активность, периодически на нем пропадают пятна, да ещё после нефтяной катастрофы в Мексиканском Заливе начал остывать Гольфстрим, изменилось направление, и замедлилась скорость его течения. Поэтому жителей Земли может ожидать цикл долгих холодных зим с рекордно низкими температурами.
Наш современный теленаставник Никита Сергеевич Михалков1 утверждает, что «Бог наказывает человечество, и нас в том числе. Всех. За предательство человеческого существования, за предательство традиций, культуры, истории, религии».
Учёные никак не могут определиться с понятиями погоды и климата, а тем временем глобалисты используют эти мифы в своих экономических и политических интересах.
Как бы то ни было, несмотря на грозившие человечеству всякого рода катаклизмами космического масштаба и божественными карами, наша небольшая группа в самом начале сентября поехала навестить Василия Васильевича Решетникова. Калерия Васильевна Боброва в большей части справилась со своим недугом и изъявила желание от нас не отставать. В эту поездку к нам присоединился Александр Борисович Иванов – лётчик-испытатель 1-го класса, опытный лётчик, освоивший 25 типов самолётов, награждённый «Орденом Мужества» за испытания палубной авиации в условиях Заполярья с посадками на тяжёлый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов». Когда я познакомился с Александром Борисовичем, он показался мне обыкновенным штатским, внешне — ничем особенным не выделялся, седоват и лицом худощав, среднего роста, нормального телосложения. После крепкого рукопожатия и нескольких приветственных фраз, я обратил внимание на его выразительные глубокие глаза и высокий лоб, характеризующие наблюдательность, ум, умение анализировать и делать правильные выводы и, как правило, свидетельствующие о богатой внутренней жизни. Познакомившись ближе, окончательно убедился, что он очень интересный и многосторонний человек, хороший собеседник, с чистой и доброй душой.
До дачи добрались быстро. Василий Васильевич поджидал нашу группу на веранде. Зашли в дом, поздоровались, и он сразу пригласил нас пройти в большую комнату. Александр Борисович, пожав руку Решетникову и, представляясь, напомнил ему об их встрече на одном из авиационных юбилеев и сказал, что на этом празднике Василий Васильевич подписал ему свою книгу «Что было — то было».
— Здесь где-то поблизости от вас жил Николай Михайлович Скоморохов2? — полюбопытствовал Александр Борисович.
— Да, у Скоморохова дача было под таким же номером, как и у меня, но в другом дачном городке, там, где академические постройки в Монино. – Василий Васильевич выдержал паузу, улыбнулся каким-то давним воспоминаниям, погладил свой лоб и сказал: — Я вспомнил одну историю, связанную со Скомороховым. Однажды, когда меня не было дома, к нам на участок входит целый взвод солдат, во главе не то со старшиной, не то со старшим сержантом. Старший докладывает, что, мол, прибыли для того, чтобы навести порядок во дворе. Моя жена Наталья Антоновна подробно выяснила, у кого в действительности должны были навести порядок солдаты, и, поняв их ошибку, отправила их на дачу к Николаю Михайловичу. Я, когда пришёл домой и узнал о визите взвода, с трудом скрывая смех, сделал серьёзное выражение лица и строго сказал жене, что напрасно она их отпустила. Работы у нас тоже много и надо было определить им фронт работ и навести порядок на нашем участке. Моей «серьёзностью» Наташу провести не удалось, и наше весёлое настроение по этому поводу продлилось ещё некоторое время.
Выслушав, мы тоже посмеялись над этим забавным случаем, а я вытащил из портфеля фотографию в рамке, подал её Решетникову и говорю:
Самолёт «ТУ-160» имени Василия Решетникова. Макс 2019
— Василий Васильевич, эта фотография самолёта «ТУ-160», который выставлен на авиасалоне «Макс – 2019». На передней части фюзеляжа надпись «Василий Решетников». Специально для вас привёз.
— Мне кто-то звонил и говорил об этом самолёте на «Максе».
— Александр Николаевич, Алла и Марина были на этом мероприятии. – сообщила Лида Сикорская.
— Вы мне это дарите? – спросил Василий Васильевич.
— Конечно! Это вам на память.
Когда все разместились за столом, Лида Сикорская взяла в руку одну из чашек, расставленных на столе, и сказала:
— Наш любимый сервиз с Золотой Звездой Героя! И каждый раз, приезжая к вам, Василий Васильевич мы пьём чай из этого прекрасного сервиза.
— Красивые чашки и блюдца! Они выпускались для членов Военного Совета ВВС. – ответил Решетников.
Я перевернул чашку и отметил, что, судя по клейму на донышке, изготовили их в Башкирии на Туймазинском фарфоровом заводе.
— Прошлый раз, когда Лидия Владимировна сидела напротив меня и пила кофе, я её сфотографировал. Получилась необычная фотография – чашка висит над столом, а Лидия Владимировна по пояс сидит в этой чашке. Я удивляюсь, как могло получиться такое фото?
— Точно, интересная фотография получилась, подтверждаю, но поводом нашей сегодняшней встречи, — объявила Лида, – это ваша книга «Фёдор Решетников. Художник и полярник». Я страстная поклонница Арктики и лично прочитала её три раза. У меня есть много работ, в основном, рассказов, посвящённых Северу. И тут встречаю на страницах вашей книги настоящего человека – Фёдора Павловича Решетникова! В книге нашла очень многое, что нас объединяет и связывает. Не так давно я находилась в отпуске, и решила поехать в Киев навестить приболевшую сестру и подумала, что мне на дорогу нужно взять книгу, которая обеспечила бы мне спокойствие, уравновешенность. Из некоторых, особо почитаемых мною книг, я выбрала вашу.
— Подозреваю, что это была именно та книга, которая вам нужна была. – улыбнулся Василий Васильевич.
— Прекрасная книга! – произнесла Калерия Васильевна.
— А вы тоже её читали? – удивился Решетников.
— Да, да, конечно! – бойко ответила Боброва. — Вы мне её в прошлом году подарили и передали через Лиду.
— Так, вот, — продолжила монолог Лида, — до поездки в Киев я уже успела прочесть только половину книги. В поезде продолжила чтение и тут вдруг ловлю себя на мысли, что стала совершенно спокойной. Причём, сразу выделилась из общего текста и надолго осталась в сознании фраза Фёдора Павловича из телеграммы брату Ивану: «Давно мне надо было сесть на льдину, тогда бы раньше встретились». Братья ведь не виделись целых 15 лет. Это полностью совпало и с моим состоянием. Иногда в нашей жизни должно произойти что-либо подобное, чтобы потом встретиться при разных обстоятельствах. Все эти факторы, приводящие к подобным явлениям, просто необъяснимы. Я понимаю, что это Господь дарует нам такие встречи. Чувствовала, что внутри меня возникает необыкновенный положительный заряд от чтения вашей книжки. Пока доехали до Киева, я была уже полностью спокойная. А когда возвратилась домой, то написала рассказ «Нарисованная память», мы его сегодня вам прочтём. Я отправляла этот рассказ знакомым лётчикам, они читали и давали некоторые дельные советы.
— Раз уж разговор пошёл о вашей книге, Василий Васильевич, — решил и я поделиться своими впечатлениями, — не буду повторять то, что сказала Лида. Я тоже на одном дыхании прочёл её, и не один раз. Исключительно познавательная и отличная по содержанию книжка, написана с огромной любовью к своему дяде. Форма изложения и художественная образность самого текста выполнена на самом высоком уровне. Получил громаднейшее удовольствие, и даже мысли мои, после всего прочитанного, пополнились некоторыми новыми творческими идеями.
— Слава Богу, что она пришлась вам по душе. – сказал Василий Васильевич.
— Я вот, что вам ещё скажу. – продолжила Лида. — Среди моих знакомых есть один молодой морской офицер, очень увлекающийся живописью. Я дала ему вашу книгу почитать. Он прочёл её, от первой и до последней страницы, не отрываясь. Я наблюдала за глазами этого офицера во время чтения. Они способны передать все ощущения человека. Он у меня хотел эту книгу забрать и дома ещё раз перечитать, но я сказала, что, во-первых, она подписана лично мне, а во-вторых, ни за что её никому не отдам. Мы отсканировали все страницы, и он увёз копию книги с собой. Спасибо вам!
Это ещё не всё, — сказала Лида и подала Решетникову конверт, — вот вам ещё несколько снимков прошлой нашей встречи. Докладываю! Мы решили в школе организовать постоянные классные часы по темам: «В.В. Решетников – Герой ВОВ» и «Федор Решетников – художник и полярник», чтобы наши дети знали о вас и о вашем великом дяде. Алла Александровна возглавляет эти занятия.
Василий Васильевич с удивлением посмотрел на Лиду, будто увидел её впервые, на лице его появилась улыбка:
— Раньше во многих школах знали о моём дяде по картинам «Опять двойка» и «Прибыл на каникулы». Писали рассказы по этим темам, сочинения.
Алла Александровна Канцибер (Лукашенко) читает рассказ «Нарисованная память»
— Вот и мы стараемся обновить эту традицию. – пояснила Лида. — Ну, что, продолжим наше сегодняшнее общение с чтения рассказа «Нарисованная память»? Алла, начинай.
Алла встала, надела очки, в руках у неё было несколько листов отпечатанного текста и начала читать:
Этот рассказ посвящается военному лётчику-асу, Герою Советского Союза, фронтовику, командующему Дальней авиации, генерал-полковнику, Заслуженному военному лётчику СССР Решетникову Василию Васильевичу…
— Сколько сказано слов, пока, наконец-то, добрались до моего имени! – со смехом прокомментировал столь торжественное начало Василий Васильевич.
Далее, Алла прочитала весь рассказ ровно, но эмоционально, ни разу не запнувшись. Несмотря на то, что я этот текст читал несколько раз, мне её прочтение понравилось.
Во время прослушивания рассказа, я внимательно наблюдал за выражением лица Василия Васильевича, за движениями его рук и мимикой. Он внимательно слушал, как обычно опираясь локтями на стол, и сложив кисти рук у подбородка, иногда одобрительно кивал головой в знак согласия. Эта поза свидетельствовала об уравновешенной личности легендарного лётчика, уверенного в своих силах и собственной компетентности. Слегка приподнятые брови и внимательный напряжённый взгляд говорил о повышенном интересе к содержанию текста, мастерству описания и деталям. Сам Василий Васильевич очень серьёзно относился в своих произведениях именно к качеству передачи смысла и образа в каждой своей строке, метким определениям и многозначным метафорам, отчего читать и перечитывать его книги или отдельные главы можно бесконечно. Рассказ «Нарисованная память» ему явно понравился. Лидии Владимировне, в своём рассказе удалось захватить внимание слушателей и заставить их стать соучастниками описанных событий. Я приведу из него последнюю часть, вызвавшую особый интерес Василия Васильевича:
«В начале пятого курса, на занятиях по практической психологии, нам, студентам Медицинской академии, предложили один эксперимент: из множества портретных репродукций найти рисунок, который от одного короткого взгляда, мгновенно, мог «перевернуть» тебя изнутри, заставить что-то вспомнить такое, что всколыхнёт самое сокровенное и тайное.
Мы с подругой сидели на последней парте и обсуждали воскресный поход на танцы. Наши мысли были далеки от рисованных глаз персонажей на репродукциях, потому как вспоминали живые и реалистичные глаза понравившихся нам мальчиков-курсантов ВВМУ им. Фрунзе.
— Оля, Жанна, что вы там шепчетесь, — преподаватель Николай Павлович нам сделал замечание.
Мы остепенились.
— Ольга, а ну, иди сюда.
Я вышла к доске.
— Бери портреты и выбери тот, что заставит тебя расплакаться, — предложил мне учитель, протягивая пачку листов.
— Расплакаться? От рисунка? – уточнила я.
— А ты попробуй, только соберись.
Вся наша группа застыла, глядя на меня. Я стала спокойно рассматривать.
Голубь мира. Художник Ф.П. Решетников
Картины Репина, Шилова, Брюллова, Левицкого, Щукина мелькали у меня перед глазами, словно я гуляла по залам Третьяковской галереи. Невероятно, но уже через несколько минут я была в каком-то особенном состоянии, когда всё, что окружало меня в реальном мире, уже не отвлекало. Моим вниманием полностью завладели репродукции, вернее изображенные на них люди из разных эпох. Время исчезло. В сознании оно не существовало.
В какой-то момент я увидела картину, на которой был изображён мальчик, идущий среди сверстников на демонстрации. Я застыла.
— Что ты почувствовала? Почему остановилась? – Решительно и спокойно спросил преподаватель, который внимательно всё это время следил за мной.
— Я помню эту картину. Это «Голубь мира» Фёдора Решетникова, — произнесла я.
— Что связано у тебя с этой картиной? Вспомни.
— Я тогда Пете не сказала, что увидела в книге картину, на которой изображён он, – ответила я и опустила глаза.
По щеке потекла слеза.
— Кто такой Петя?
— Это мой друг детства. Самый лучший! Самый верный!
Как под гипнозом вспоминала лавочку, на которой мы когда-то давно сидели и рассматривали книгу о художнике. Я рассказывала.
— Что тебе в Пете нравилось больше всего?
— Глаза… Он так смотрел, словно это были бездонные глубины, — продолжала отвечать я. – Улыбка… Он улыбался так, словно она излучала особенный свет. У Пети был какой-то галактический внутренний мир. Он мне был понятен и близок, но в то же время – неизвестный. Я любила смотреть на его губы. Когда он говорил о море или моряках, то малейшее движение его губ меняло всю мимику настолько, что всё переживаемое им, рождённое внутри него, рождалось и во мне, извне. Я не помню, кто сказал, что нет ни одного атома внутреннего без атома внешнего.
— Это сказал Шпет. Шпет Густлов Густавович. Русский философ польского происхождения. Он был учеником великого доктора психологии Ивана Алексеевича Сикорского, когда учился в Университете святого Владимира в Киеве. Среди учеников Шпета была Анна Горенко, будущая поэтесса Ахматова, – сделал пояснение Николай Павлович.
В классе стояла неимоверная тишина.
— Коллеги, понимаете, мы говорим сегодня об очень серьезных и интереснейших вещах. И я рад, что Оля так прекрасно справилась с поставленной задачей. Уметь чувствовать взглядом, понимать жесты, «слышать» молчаливость, – это необходимо хорошему доктору, если он действительно хочет помогать людям, — преподаватель сделал паузу, словно готовился сказать нам что-то очень важное. – Способность к психологической интимности имеет далеко не каждый. САМОВЫРАЖЕНИЕ – это инерция взгляда. Уникальность его состоит в том, что взгляд способен в себе кодировать многое: душу, индивидуальность, эмоциональность, образованность, порядочность, культуру, психологическое состояние.
— А это правда, что индивидуальное строение глаза как-то связано с душой? – задала вопрос моя подруга.
— Да. Сикорский много писал об этом. Индивидуальность человека проявляется не только в определенном коде сетчатки глаза, отпечатках пальцев и в других характеристиках идентификации. Душа и сознание, по Высшему замыслу — индивидуальны.
— Но простите, Иван Алексеевич верил в Бога! Он строил свою теорию на религиозных взглядах, — вступил в спор наш староста группы, отличник Никита.
— Не важно, на каких взглядах строит свою теорию учёный! Важно, чтобы она была верной и не дала «ростки» ложных теорий! – громко произнёс учитель, выделяя каждое слово.
— Профессор Сикорский был монархистом и националистом! – продолжал спор Никита.
— Очень похвально, что вы читаете, думаете. Но пора уже в таком возрасте опираться не только на чужие высказывания из сомнительных статей, а на собственные, работая с первоисточниками.
Напряжение в классе нарастало при споре двоих и молчании остальных.
— Монархистами были художник Васнецов и химик Менделеев! – подметил Николай Павлович. – Но никто не отменил его Периодичный закон элементов. А Сикорского отнесли к националистам за то, что он был убежден, что биологическое наследство — это истинное богатство нации. А это её язык, история, художественное творчество, школа, пресса, религия. Он считал людей, которые хотят показать наивысшие духовные качества и духовную мощь своего народа, – истинными патриотами. Нельзя быть русскими, не зная русского языка! Невозможно быть русскими на чужой земле.
— Что же у такого патриота сын уехал в Америку и там строил военные самолёты и вертолёты! Почему?! – Никитины слова звучали прокурорским обвинением.
Николай Павлович подошёл к столу, взял в руки все репродукции, слегка поднял и жестом как бы протянул нам.
— Вот здесь – истинное богатство народа. Здесь его душа! Здесь его глаза! Мы не должны судить человека за то, что им не сделано, мы должны ценить за то, что он сделал. В первую мировую войну, старший сын Ивана Сикорского погиб 28 сентября 1914 года в Балтийском море на крейсере «Паллада», торпедированном немецкой подводной лодкой U-26. Взорвался боевой запас крейсера. Экипаж погиб в считанные минуты. Младший сын, Игорь, уже спроектировал лучший самолёт того времени «Илью Муромца», который в эти же годы отважно сражался на фронтах.
Преподаватель остановился. На некоторое время задумался. Потом посмотрел внимательно на нас и произнес:
— Вы еще молоды. Если бы только знали, как это тяжело терять сыновей!
После некоторого молчания я нарушила тишину:
— Мне бабушка рассказывала, что он любил рассматривать фотографии разных людей, репродукции картин, – робко произнесла я.
— Ты о ком, Ольга?
— О Сикорском. Однажды — это ещё было в Санкт-Петербурге — его ограбили. Воры унесли всю одежду, даже носки. Утром пришёл товарищ, принёс самое необходимое, чтобы Иван Алексеевич не опоздал на лекцию. Так он, пострадавший, был так счастлив, что грабители не тронули книги, альбомы и рисунки! Бабушка говорила, что он часто повторял одну фразу: «Сыщется, что ищется. Не сыщется только то, что не надобно».
— Твоя бабушка была знакома с Иваном Алексеевичем Сикорским? – удивленно спросил меня преподаватель.
— Ну да, с рождения. Она же его дочь.
— Как неожиданно, – произнес Николай Павлович, — бывает же такое!
Николай Павлович сел за стол. Убрал рисунки и посмотрел в окно. Я не помню другого занятия, на котором бы все студенты были так сосредоточены, так поглощены прозвучавшими словами.
— Для того, чтобы понимать других людей, их боль и чаяние, надо не просто их уметь слышать, нужно уметь раскрывать порталы в самом себе. «Дорожка» от души к душе – единственный путь милосердия, через которую каждая клеточка чувствует и ощущает. Помните это, други мои, – преподаватель сказал эти слова так проникновенно, что никто не осмелился даже шелохнуться.»
— Один из персонажей этого рассказа – Петя, её друг, который с раннего детства мечтал стать подводником и стал им. – пояснила присутствующим Калерия Васильевна. — Вот эта красивая девушка Лидочка создала этот замечательный рассказ. Спасибо тебе! Хотелось бы знать имя твоей бабушки.
— Имя бабушки такое же, как и у меня — Лидия. Этот рассказ я написала под влиянием вашей книги Василий Васильевич, как ответ на неё нашего поколения. Я пишу детские рассказы. У меня основные герои — Оля, Петя и Саша. Оля — врач, Петя — подводник, а Саша — лётчик. Я строю рассказы так, чтобы у детей появилось желание стать подводником, лётчиком или врачом. Благодаря моим друзьям, в школах читают эти рассказы, а совсем недавно при активном участии Аллы и Марины мы поставили в школе спектакль, а называется он «Три капитана». На премьере была Лариса, жена Героя России Тимура Апакидзе — генерал-майора морской авиации. Присутствовали так же наши друзья — знаменитые лётчики, лётчики-испытатели, Герои России.
После поездки в Киев, я решила, что буду более глубоко изучать и продолжать дело Ивана Алексеевича Сикорского. У меня сохранилось много его работ и статей. Он говорил: «Нельзя лечить человека, не поняв его изнутри, его душу, его привычки, его состояние души и только когда ты скорректируешь это, то можешь выписывать терапевтические показания».
Недавно, я летала в самолёте с присутствующим здесь лётчиком-испытателем. Сейчас скажу ему то, что не сказала там, на аэродроме: «Александр Борисович, когда вы неожиданно начали выполнять «бочку»3, я увидела краски, которые мелькали перед глазами во время выполнения фигуры – земля, небо, земля. Сразу вспомнила Фёдора Решетникова, его краски в картинах. Как они совпали с моим внутренним миром и пониманием. Я сидела сзади Александра Борисовича, наблюдала за его спокойными и уверенными движениями, а вокруг небо. Красота! – обращаясь к Василию Васильевичу. — Меня восхищает ваше понимание глубины таланта Фёдора как художника. Хочу написать рассказ «Понаехали…». Мне эту тему продиктовал ваш дядя Фёдор. Когда я прочитала, как он раздобыл четыре валенка, приделал к ним когти из больших гвоздей и ходил по ночам вокруг «Челюскина», оставляя следы, как у белого мишки. Тогда эта шутка наделала большой переполох среди членов экипажа и учёных. До хрипоты они спорили — самка это или самец, старый или молодой. Помните? Так продолжалось несколько дней. Когда выяснили, что это Федины проделки, все хохотали до одури, а учёные биологи от злости рвали свои дневники. А у меня сюжет будет такой: белый медведь сидит, рассуждает. Тут всплывает американская подводная лодка и застревает в этих льдах. И здесь рассуждения мишки: «Я тут хозяин на Северном Полюсе» и далее много всего. Я, когда читала вашу книжку, видела этого медведя, у меня в голове всё это проворачивалось, опять Фёдор Решетников давал мне информацию через свои рисунки. Присутствующие, вероятно, знакомы со знаменитой картиной его друга Ф.С. Богородского «Братишка»? А есть ещё картина Кукрыниксов, называется «Сестрёнка».
Братишка. Автопортрет. Ф.С.Богородский
— И у нас она куда-то потерялась. – огорчённо сказал Решетников. — Была напечатана репродукция с этой картины в каком-то журнале, газете, я уже не помню.
Надо её искать. – огорчённо вздохнула Лида и решительно добавила. — У меня сейчас огромное желание найти «Сестрёнку» и дописать рассказ под большим впечатлением Решетниковской темы.
— Фёдор Богородский написал картину «Братишка» с оружием и пулемётными лентами. А картину «Сестрёнка» Кукрыниксы в шутку нарисовали почти такую же, только мужское лицо заменили на красивое женское. Прообразом её, как мне кажется, была Софья, жена Фёдора Богородского4. Это событие произошло в студенческие годы во время обучения в Московском ВХУТЕМАСе. Тогда-то и началось совместное творчество Кукрыниксов.
— Василий Васильевич, — сказала Алла, — я хочу вам папку с рассказом передать. Здесь большая общая фотография нашей предыдущей встречи и «Школьная газета». Почитайте, может быть вам будет приятно.
— А, что? Школьная газета сейчас выпускается? — спросил Решетников.
— Периодически выпускаем.
— Школьная газета – это то, чем я в детстве занимался всё время. Всё время меня на это дело подталкивали учителя, они говорили: «Ты будешь вести газету». Дело доходило до того, что я писал все тексты стенгазеты под разными именами. У нас, помню в детстве, были литературные кружки. Сохранилась фотография, сейчас я её найду. – Василий Васильевич сходил в свою рабочую комнату и принёс старую пожелтевшую от времени фотографию. — Вот она. Мы сидим в радиоцентре на Татарской улице в Днепропетровске. Наш руководитель Леонид Николаевич Агапитов сидит в центре перед микрофоном. Он был учителем ещё с дореволюционных времён и вёл наш литературный кружок. Рядом с этой девочкой слева, сижу я, в коротких штанишках.
Мы писали стихи, рассказы, наши стихи печатались. Далее, рядом со мной Аркашка Перлов. Он писал хорошие стихи. Аркашка Перлов, только началась война, сразу побежал в Райком комсомола и потребовал немедленно отправить его на фронт. Его там зарегистрировали. А у него была только одна мама, и он сказал ей о регистрации. Мама пошла в Райком и потребовала, чтобы его из списков вычеркнули, потому, что он у неё один. Аркаша узнал об этом, воздел руки вверх: «Мама, что ты наделала!» Побежал снова в Райком и всё возвратил на место. В том же 1941 году его убили на фронте. А это Лёнька Солошин, впоследствии, он некоторое время работал заведующим литературной частью Киевского театра оперы и балета. А перед этим служил актёром в Киевской оперетте. Когда я был командиром полка, в 1946 году Киевская оперетта приехала в мой бедный военный гарнизон под Киевом. Я смотрю, среди артистов мелькнула знакомая физиономия. Кто он я не знал, мало ли, кто на кого похож. Потом начался концерт. Ведущий выходит и говорит: — «Такую-то роль исполняет Леонид Солошин».
— Вот этот на фотографии, чёрненький такой? – спросила Калерия Васильевна.
— Нет. Вот он сидит, самый крайний. Я сижу, а как услышал его фамилию, чуть на сцену от радости не выбежал, и он тоже кричит: «Вася!»
— У вас есть сведения обо всех, кто на фотографии? – вновь спросила Калерия Васильевна.
— Нет. Я даже не знаю, как сложилась судьба Леонида Николаевича. Он очень умный человек, развитой, прекрасно знавший современную для того времени литературу. Я помню ещё одного парнишку, его на фотографии нет, Борька Крафельд. Какие замечательные стихи он писал! Все мы рядом с ним чувствовали себя совсем беспомощными. Как раз, фильм «Чапаев» вышел, и он написал стихотворение под влиянием этого фильма, я до сих пор запомнил некоторые его строки:
Впереди Чапай несётся,
За Чапаем бурка вьётся.
И смеётся в шашке солнце
Над разгромленным врагом.
Какая динамика! Это просто чудо!
— А какого года эта фотография? – спросил я. — Написано 7-б класс.
— 7-б? – переспросил Решетников. – Тогда, это 1934 год. Представители этой школы, в которой я учился, то ли через брата моего, то ли ещё каким-то образом, связались со мной по телефону, что для меня было совершенно неожиданно. Они просили рассказать о школе, о наших преподавателях. У меня есть фотография выпускного седьмого класса. Школа была семилеткой. На фотографии стоят семь мальчишек, учителя и девочки сидят внизу. Я рассказал о каждом из тех, кто попал в эту групповую фотографию, об их судьбах, об учителях. На фотографиях мы сидели группой, а не так как сейчас делают, каждое овальное фото ученика вставляют в отдельности. Мои воспоминания и пояснения произвели на них сильное впечатление. В школе, как мне потом написали, создали Музей. Немного позже, на нашей школе, а она под номером тринадцать, повесили мемориальную доску, с моей физиономией и данными. В Днепропетровске живёт племянница Оля, дочка брата, и она мне частенько сообщает: «Твоя доска всё ещё висит. Не разбита, не расколота».
На минутку все затихли, каждый, вероятно, проигрывал в мыслях свою историю или обдумывал услышанное. У меня перед глазами промелькнули кадры совсем недавней встречи. В стране, с начала учебного года, развернулась компания по подготовке к юбилейному празднованию Дня Победы и меня пригласили на встречу с учениками в школу №2 города Лобни. Тема беседы была задана — «К 75-летию Победы над фашистской Германией». Я решил рассказать Василию Васильевичу об этом уроке:
— 2 сентября меня пригласили на классный час в 8-б класс. Я сообщил о вашем боевом и жизненном пути и показал десятиминутный фильм, в котором вы рассказываете, как пришли в авиацию и как воевали. Встреча прошла хорошо. Вопросов ко мне было много, а в конце встречи ученики просили передать вам большой привет и пожелали крепкого здоровья.
— Спасибо! В последнее время ко мне зачастили товарищи из Мосфильма. Я им целых четыре часа говорил, говорил. На прошлой неделе шесть часов подряд отвечал на вопросы телеканала «Культура». Снимали камерой здесь, потом в моей рабочей комнате, а вторую половину съёмок мы провели на свежем воздухе. Из телевидения регулярно приезжают. По-моему там уже каналов не осталось, на которых бы меня не показывали.
— Замечательно! А когда передача появится? – поинтересовалась Калерия Васильевна.
— Не знаю. – ответил Василий Васильевич. — Я по этому поводу всё вспоминаю Есениский стих:
«Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.
«Уж мы его — и этак и раз-этак, —
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.»
Когда сажусь перед объективом, то чётко вижу этого солдата, который отбивал Перекоп.
— Вы сами участвовали в Великой Отечественной, всё помните и можете рассказать то, что было в действительности. – уверенно сказала Калерия Васильевна. — Значит, это канал «Культура»? Будем следить за выпусками. А я ещё несколько слов хочу сказать о книге. Она небольшого формата, но такая ёмкая. Просто, ни одной строчки не пропустишь. Книга замечательная. Спасибо вам. Я буду рекомендовать её другим, пусть почитают.
— Я взялся за неё, потому, что о Феде было столько нелепиц написано. И он к этому делу относился совершенно снисходительно. И вместе с тем, он был, как говорят: «себе на уме». Вспоминается один эпизод. Уже, когда Федя стал известным народным художником, лауреатом Сталинской премии, в Днепропетровске, на стадионе, громогласно было сказано председателем Горсовета, что мы обязательно в городе назовём улицу именем Фёдора Решетникова, а он потихоньку ушёл, и больше разговоров об этом не было. Федя тогда рассказал мне про этот случай и спросил, что я думаю обо всём этом. Я ему говорил, что лучше обойти это дело и не искать себе неприятностей. Он так и сделал, ушёл от этого предложения и больше о нём не вспоминал. Дело в том, что Федя не хотел, чтобы кто-то знал, что у него отец был живописцем-иконописцем. После того, как он уехал из дома, то очень хотел приобрести пролетарскую биографию. Устроился работать на рудник, в Подмосковье работал железнодорожником и шахтёром. И когда добрался до Москвы, что было его главной и основной целью, то был уже вооружён пролетарской личной биографией. Тогда в институтах был пролетарский приём. Независимо ни от чего, ни от твоего образования, способностей, принимали только по пролетарскому происхождению. Федя перешагнул этот промежуток несколько позже.
— Как говорится, с нуля начал писать свою личную историю. – сказала Лида. — Всё равно, когда читаешь книгу, видишь образ такого целеустремлённого, яркого, красивого парня. В книге вы прошлись по всяким новым течениям в живописи, и сейчас снова люди, понимающие жизнь, потянулись к реализму и Федя говорил, что за реализм надо бороться.
Василий Васильевич утвердительно кивнул головой и сказал:
— Я уверен, что реализм останется всё-таки навсегда. Много покалеченных в тогдашних институтах молодых художников кинулись перестраивать своё мастерство в сторону абстрактного искусства. И С.В. Герасимов5 и Д. Моор6 видели, как на комсомольских собраниях молодые «гении» в прах разносили реалистов — «рутинёров», как они их пренебрежительно называли, возводя на пьедестал культуры новых «королей» модернизма и абстракции. Федя тоже переболел этими заблуждениями, но вовремя остановился и обрёл новое видение реального мира, овладел искусством реалистической живописи, которому с тех пор никогда не изменял. Он, после короткого интереса к новым западным направлениям в живописи, более внимательно всматривался и изучал работы великих русских мастеров – Васильева, Репина, Федотова, Саврасова – ища у них спасения. Позже он писал: «С тех пор я понял, что за реализм, красоту в искусстве нужно бороться». Это стало девизом всей его жизни, и вы Лида правильно это подметили в начале нашей беседы.
Второй женой Феди была Лидия Бродская – дочь знаменитого художника И.И. Бродского. Бродский был учеником Репина, верой и правдой отстаивал принципы русской школы реалистической живописи. От формалистов и абстракционистов, пытавшихся укрепиться в Ленинградской Всероссийской академии художеств, только пух и перья летели, когда он, не стесняясь в выборе средств, вышибал их на «вольную». В некоторых журнальных статьях, в беседах с молодыми художниками он говорил и писал: «Реалистическая станковая живопись – это вершина творчества художника. Она требует от него бесконечной преданности искусству, всей жизни».
Лида, встала со стула и многозначительно улыбаясь, подошла к Решетникову, обняла его и прижалась щекой к его плечу.
— Как же я вас люблю, Василий Васильевич! – воскликнула она. — Вы для меня, один из самых близких и родных людей!
Решетников улыбнулся. Лида выпрямилась, сделала пару шагов в сторону окна, резко повернулась и, видимо, о чём-то вспомнив, сказала:
Вот у меня возник вопрос об Иване, втором вашем дяде, что-то вы мало о нём пишете.
— Мы, честно говоря, Ивана недолюбливали. Иван ушёл из дома, прихватив с собой все сбережения семьи и драгоценности. В своих книгах, я легко так коснулся этой темы.
— И куда он ушёл? Как жизнь свою построил? – спросила Лида, внимательно глядя на Василия Васильевича из-под длинных ресниц.
— После того, как дедушка и бабушка ушли в мир иной, отец всё взял в свои руки. Много работал. Содержал братьев и сестру. Братья подросли. Иван не хотел учиться, работал в какой-то бакалейной лавке. У папы были какие-то дорогие вещи, мама тоже не из бедной семьи пришла, были какие-то драгоценности. В 1919 году только этим можно было поддержать своё существование, а он, по сути дела, всё забрал, что ему не принадлежало, и сбежал из дома, оставил своего старшего брата — моего отца и маму абсолютно без ничего, на умирание.
— А ведь ваш отец в то время учился в Академии? – выслушав ответ, вставила Калерия Васильевна.
— Да, ещё до бегства Ивана, он учился в Киевской академии. Хотел всех перевезти в Киев, но Иван побаловался со спичками в столярной мастерской, сухих стружек было много, они и вспыхнули. Рядом стоял наш дом и полностью сгорел, сгорели картины, в общем, всё сгорело. Иван и Федя испугались, убежали в дом на противоположную улицу и с чердака наблюдали, как горит их дом. Потом ребят долго искали и нашли спящими на чердаке в соломе. Тот пожар сокрушал отца. Потеряны были полотна, рисунки, эскизы, всё, что накопилось за долгие годы в семье и сохранялось в папках, на стеллажах, в рамках, на подрамниках. Это были семейные реликвии прошлой жизни. Всё надо было начинать сначала. Отец из-за этого бросил учёбу в Киеве.
— В одной семье жили, — устраиваясь удобнее на своё место, не сдерживаясь в эмоциях, произнесла Лида, — а какие разные люди получились. Он знал, что такой подлый воровской уход – это навсегда, Василий ему такое не простит никогда!
— И Федя пишет, — словно про себя проговорил Василий Васильевич, — что в детстве всё время возился в мастерской и приходил весь измазанный краской. С кистями возился, что-то такое на полотнах изображал, даже волосы от краски ему отмывала старшая сестра Таня. А Иван к этому делу был абсолютно равнодушен. Он живописи не знал, не понимал, и к ней его совершенно не тянуло.
— Может, время такое тяжёлое было? – снова задала вопрос Лида. — Ваш отец старше своих братьев был лет на двадцать, да и разница в возрасте между Иваном и Фёдором была года три, так ведь?
— Да. Иван был старше Фёдора на три года. Вы вспомнили белого медведя, а я в своей книге не описал один смешной случай, произошедший на Северном морском пути. В 1934 году на «Челюскине» команда встречала Новый Год и устроила ещё одну грандиозную «хохму». В кают-компании собралась все, кто был на ледоходе. Всё было красочно по-новогоднему оформлено. Вошёл туда Отто Юльевич Шмидт. Его почтительно встретили, но особой радости внешне не проявили. Он так спокойно прошёл и сел за свой столик. Вслед за ним входит в кают-компанию ещё один Отто Юльевич Шмидт, с наклеенной бородой, со всеми дедморозовскими штучками. Все вдруг, как по команде, поднимаются, хлопают в ладоши и кричат: «О, Отто Юльевич, как мы все рады видеть вас здесь, с нами! На настоящего Шмидта не обращают абсолютно никакого внимания, а второго встречают как своего начальника, с особым почтением. Он садится за стол и спрашивает: «Что вам подарить на праздник?» Они кричат: «У вас есть коньячок, Отто Юльевич? Вы нам чего-нибудь такое крепенькое и согревающего подбросили бы, и всё в этом духе. Федя, он же Отто Юльевич, то какие-то остроты им отсылает, то частушки споёт, то смешной шарж продемонстрирует, и вот эта его перебранка с командой всё шла и шла. Стоял шум и гам, все веселились, а настоящий Шмидт сидел и хохотал вместе со всеми остальными участниками этой комедии.
Позже, О.Ю. Шмидт напишет в своей статье:
«Фёдор Решетников – молодой художник. Исключительно даровитый человек. Весёлый, жизнерадостный, активный. В любую минуту он готов поднять настроение людей, с которыми общается. Он плавал на «Сибирякове» и «Челюскине», наш неутомимый Федя – художник, карикатурист, великолепный шаржист, автор и постановщик корабельных постановок, исполнитель и автор искрящихся смехом частушек. Способный художник. Думается, что его рисунки сами свидетельствуют об этом».
— Очень интересно. – рассмеялась Лида. — Арктическая тема, его шаржи, рисунки, картины. Хорошо выписанные детские лица. Я читала, что для того, чтобы собачку нарисовать, он её колбаской подкармливал. Так же, Фёдор сидел в школе на уроках и наблюдал за детьми, за выражением их лиц, при этом делал большое количество зарисовок, пока не находил нужный момент. – обращаясь к Алле. — Расскажи о мультике по картине «Опять двойка» и как восприняли образ этого несчастного мальчика дети в школе.
Аллу не надо было просить дважды, и она сразу начала рассказывать:
— В этом году, 2 сентября в 6 класс пришли замечательные дети, толковые, хорошие. Пока я выясняла глубину их познаний в географии, они стали рассказывать про экватор и полюса. Я им сказала: «Подождите, сейчас узнаем где истина, а где ложь». Включила им на большой экран мультфильм «Мурзилка и опять двойка» 1957 года выпуска. Сюжет таков. Мурзилка, попав в картину, находит в ней мальчика и хочет выяснить, почему у него двойка. Он у мальчика спрашивает: «По какому предмету двойка?». Тот говорит, что двойка по географии. «Ну, давай атлас, сейчас проверим, права учительница, или нет. Куда ты хотел бы попасть?». Мальчик говорит: «Хочу на Экватор». «А что ты там будешь делать?», — спрашивает Мурзилка. «Ну, я искупаюсь, наплаваюсь, позагораю!» — отвечает мальчик. Мурзилка предлагает ему сейчас же отправиться вместе с ним на Экватор. Мальчик снимает с себя одежду, остаётся в одних трусиках и футболке, но вместо того, чтобы показать на глобусе Экватор, тычет пальцем в Северный Полюс, где в пляжном наряде, с помощью Мурзилки через несколько мгновений оказался в обществе моржей и белых медведей. В конечном итоге, мальчик пообещал исправить двойку, и обязательно на пятёрку. Дети получили громадное удовольствие от просмотра мультфильма, потом спорили, о том, где обитают пингвины, а где — белые медведи.
— Да, судя по вашему комментарию, интересный фильм, надо посмотреть в интернете. – не замедлила отозваться Калерия Васильевна.
Лида кивнула, безмолвно соглашаясь с Бобровой, что мультфильм действительно очень интересный и поучительный, но вслух добавила:
— На другие картины Фёдора Павловича тоже равнодушно невозможно смотреть. Написан сюжет, а сколько у людей возникают фантазий, мыслей? Я ехала сегодня сюда и на Ярославском вокзале вижу, идёт навстречу отряд суворовцев, а у меня, знаете, сразу сформировался образ — Решетников и его картина «Прибыл на каникулы». Я даже представить себе не могла, что, когда побываю в Киеве, всё так перевернётся. У меня дома на рабочем столе есть старинная Библия Сикорских, рядом «Два Капитана» с автографом Каверина и третья книжка ваша. Считаю, что они в моей жизни сыграли колоссальную роль. Эти книги сегодня учат меня жизни.
— Ещё две книжки положите туда моих. – заботливо произнёс Решетников. — Вы одну из них, наверное, ещё не видели, это книга «Избранники времени. Обречённые на подвиг».
— Я не смог найти её в книжных магазинах Москвы, — сказал я, выслушав диалог Лиды и Решетникова, — в моём компьютере есть только электронная версия «Обречённых», но без вложенных фотографий. Просто чистый текст.
Василий Васильевич развёл руками и спокойно сообщил приятную новость:
— Очередной тираж её обещают выпустить к концу года.
— Отлично! Тогда мы её приобретём и приедем за вашими автографами. – тут же отреагировала Лида.
— У меня эта книга есть, но всего два экземпляра. — ответил Василий Васильевич. — Сейчас принесу и покажу.
Пока Василий Васильевич ходил в свою рабочую комнату за книгой, Лида шепнула мне:
— Василий Васильевич сказал, что его книга о Фёдоре Решетникове, самая любимая, хотя он выпустил несколько книг об авиации, о лётчиках.
— Его книги о войне; «Лавры и тернии», «Что было — то было» и «Избранники времени» тоже очень хорошо написаны. – так же тихо ответил я.
Через несколько минут Василий Васильевич принёс две книги и ещё одну большого формата под названием «Воздушный путь» – автор И.И.Сикорский. Мы начали рассматривать их. Василий Васильевич, полистал книгу «Обречённые на подвиг» и сказал:
— Эта книга выдержала несколько изданий.
Лида взяла в руки вторую, она оказалась на английском языке. Полистав, положила её на стол перед собой и произнесла:
— Мы знали, что у вас есть книги на иностранных языках, но этот экземпляр на английском в первый раз вижу. Это они оттуда прислали?
— Есть ещё перевод на французском, но не в книжном, а в журнальном виде. Есть такая организация французская — «Икар». Вот там издали эту книгу «Избранники времени». К концу года обещали издать её у нас в Москве, естественно, на русском языке.
— Вы говорили, что были удивлены, что в лётном училище у одного курсанта в личном деле было записано: — «Батрачил у своих родителей». – неожиданно спросила Лида.
— Нет, не так, – сразу поправил Лиду Решетников, — он написал: «Из батраков. Батрачил у своей матери».
— Как тяжело было в то время выживать. — со вздохом сказала Калерия Васильевна.
— Мне нравится, как вы про Лиду, жену Фёдора написали. — снова начала комментировать книгу Лида. — Она была цирковой артисткой и очень красивой женщиной. Рисовала. У неё такие хорошие картины. Фёдор её изобразил на одной картине молодой, красивой и воздушной у окна, а на другой — читающей книжку. Потрясающе! У вас есть одна картина, подписанная «Решетникова». Это ваша жена рисовала?
— Это писала Люба, дочка Фёдора и Лиды. Она работала в Большом театре театральным художником. Успех у неё там был огромный, а потом запила. Хорошо, что до наркотиков дело не дошло, но пила безбожно, загубила всё, весь свой талант. Бороться с собой она не захотела.
— А дети были у неё?
— Алёшка был. И муж у неё погиб на рыбалке, тёмная история произошла. А потом она вышла замуж за некоего художника Гришу. Он оставил свою семью и перешёл к Любе. Чем она его завлекла? Я не знаю. Так они и живут вдвоём, а картины отца потихоньку из квартиры исчезают.
Лида вздохнула, задумалась, словно переводя дух, а потом продолжила:
— Люба, выросла в среде художников, хорошо рисовала. Её ждало бы блестящее будущее, но она сорвалась… Помню, написано в книге, что вы её спросили: «Любочка, ты что, суп сварить не умеешь?» Она вам ответила: «Не умею. Могу колбасу нарезать». А вот ещё, читаю, что в Сурско-Литовском музее на Украине произошла кража. Были похищены картины Фёдора, остались одни рамки и предположение, что эти картины могут оказаться за границей. Этот эпизод, конечно, просто по сердцу резанул…
— Должен вам сказать, я в книге не дописал кое-что. Думаю, как же я так упустил? — повёл глазами Василий Васильевич, — Одно то обстоятельство, что в музее остались рамы, а из них изъяли только полотна, уже свидетельствует о том, что это для контрабанды. Эти полотна были предназначены для того, чтобы их переправить за границу. С рамами, конечно, их никто никуда не пропустит. А полотна можно свернуть и вывезти. Они где-то за границей. Богатейшие вещи туда утекли.
В этой книге я коснулся эпизода, когда Федя подвергся смертельной опасности. В Макеевке, известный лётчик-полярник С.А. Леваневский< 7 катал на самолёте «У-2» ударников труда, ну и предложил Феде прокатиться на самолёте. В воздухе лётчик решил сделать «мёртвую петлю» и когда в верхней точке, оказавшись головой вниз, Леваневский через зеркало вдруг увидел Федино испуганное лицо и вцепившиеся в борта руки. Пилот понял, что Федя не пристёгнут, аккуратно завершил фигуру с положительной перегрузкой и приземлился. Произойди малейшая ошибка пилота и Федя выпал бы из самолёта без малейшего шанса на спасение.
— Я вам хочу сказать, — ласково потянула Лида, — что испытываю большое наслаждение от вашего слога, как вы хорошо пишете, отличный русский язык – это уникальная особенность! Я Каверина, Паустовского очень люблю, ещё, конечно, Экзюпери.
— Меня даже «Литературная газета» в одной статье похвалила. – с нескрываемым задором и гордостью ответил Решетников. — Я с детства думал, что всю жизнь буду литературой заниматься, а потом по комсомольскому набору пошёл в авиацию.
— Вы и так всю жизнь, кроме авиации ещё книги и статьи пишете! – отозвалась Калерия Васильевна. — И у вас прекрасно сочетается талант лётчика и писателя. Подозреваю, что и спорт занимал в вашей жизни не последнее место.
— Это точно! – смеясь, подтвердил Василий Васильевич.
Решив поддержать тему о спорте, я начал рассказывать о том, как спорт повлиял на мою авиационную биографию:
— А я занимался со второго класса боксом и спортивной гимнастикой, а когда исполнилось 16 лет, поступил в аэроклуб. У нас был лётчик-инструктор Сергей Иванович Неретин, в недавнем прошлом, лётчик-истребитель. Узнав, что я занимаюсь боксом, сказал: «Бросай бокс. Этот вид спорта вырабатывает и закрепляет у лётчика резкие движения, которые в авиации неприемлемы». Пришлось бокс бросить, а спортивной гимнастикой продолжал заниматься ещё много лет.
— Я не знаю, насколько это верно, – пожал плечами Василий Васильевич, — у нас в лётной школе боксом особенно не занимались, хотя мой друг Лёня Мальцев, самый лучший курсант в школе, боксом занимался. Он из дома привёз свои боксёрские перчатки. Даже пытался меня обучать этому искусству, но потом в раж вошёл и, как следует, меня исколотил. Я снял перчатки и сказал: «Всё! Я этим делом больше не занимаюсь».
— Этот бокс — ужасный спорт! — строго заключила Калерия Васильевна. — Для самообороны может быть и хорошо, а так, ни к чему. Сотрясение головы спортсмен получает всё время, а лётчику нужна ясная голова, а не кулаками взбитые мозги.
— Василий Васильевич? — вступил в разговор, молчавший до сих пор, Александр Борисович. — Может быть, вы согласитесь с моим предположением, что первый шаг на пути к должности командующего Дальней авиации, был в начале войны, когда вы предложили увеличить бомбовую нагрузку на «ИЛ-4», а на вас тогда все зашикали: «Что за ерунду предлагает младший лейтенант? И так уже вес самолёта на пределе». А вы ответили: «Да вот он немец, рядом. Зачем нам топливо полностью заливать в баки, зальём такое количество, чтобы хватило туда и обратно, а вместо топлива дополнительно возьмём бомбы». И с вашим мнением тогда согласились.
— Да, да, было такое. – утвердительно кивнул головой Решетников.
— А потом ещё один эпизод на меня произвёл впечатление, когда вы летели к цели с разрушенной кабиной, а штурман орал: Мне холодно, я не могу. Вы сказали: «Терпи, надо сначала бомбы на врага высыпать, а потом я тебя в тепло обратно привезу».
— Я лично не замерзал, — отозвался Решетников, — потому, как унты сухие носил. Да и ветерок поддувал через сдвинутый фонарь штурмана в том полёте сравнительно тёплый. Мне тоже поддувало. Отбомбились по запасной цели, и пошли назад. Замерзали главным образом ноги у тех, кто носил сырую обувь. Мы забирались на большую высоту, на четыре с половиной, на пять тысяч метров. Там температура за тридцать градусов мороза. Зима 1942 года была очень морозной.
— Самолёт «ИЛ-4» был достаточно неустойчив, приходилось интенсивно рулить, — Иванов ладонью сопроводил свои слова красноречивым авиационным жестом, — а на лётчика ложилась колоссальная физическая нагрузка, особенно в полётах на большие расстояния.
— Да. – подтвердил Василий Васильевич. — «ИЛ-4» в продольном отношении был действительно неустойчивым. Он висел на рулях. Всё время его нужно было поддерживать.
— А ведь летали вообще в неизвестность. – продолжал рассуждать Иванов. — Какая впереди погода? Никто не знал. Ваш самолёт разрушился тогда в грозовой облачности. А сказать, что не полечу, нельзя.
— Нет, что вы! – решительно запротестовал Решетников. — Как это, не полечу? Я, наоборот, рвался в полёт всё время. В середине июля иду на Кенигсберг. Не долетая Литвы, встретились мощные грозовые облака – опаснее их ничего нет. Возвращаться домой с бомбами нельзя, надо биться с грозой до последнего. Неведомая сила бросала меня вверх и вниз на сотни метров. После полукилометрового броска вниз, самолёт резко пошёл вверх, раздался треск, моторы захлебнулись, порвался трос управления, а на штурвале исчезли нагрузки. Я дал команду всем покинуть самолёт. Машина летела вниз, стремительно теряя высоту, и я выпрыгнул. Меня закрутило, пока остановил вращение, парашют открыл низко над землёй. Приземление было жёстким. Сквозь ветки деревьев я по самые лопатки вонзился в жидкое лесное болото. Пошевелил руками, ногами, убедился, что цел. Темно было, лил сильный дождь. Уцепился за поваленный ствол, вылез на твёрдое место. Утопил парашют в болоте и пошёл на восток. Утром, в глухой деревне обменялся с одиноким стариком одеждой. Ему отдал меховой комбинезон и унты, а он мне взамен дал обноски и пару разбитых башмаков. Далее, шёл лесами и в одной деревне наткнулся на взвод наших солдат. С их помощью, правда, не без приключений, я перешёл линию фронта и добрался до своей части.
В. Решетников после возвращения из-за линии фронта
У меня сохранилась фотография, в чём я тогда был одет и как выглядел. Штурман не выпрыгнул, погиб. Самолёт и его останки нашли только через двадцать с лишним лет под Чернушкой. Это в районе Великих Лук. Местный лесник в одно засушливое лето обнаружил в лесу упавший самолёт и останки лётчика. Это был штурман Алексей Васильев. Стрелка-радиста Николая Чернова в самолёте не было. Вероятнее всего он погиб, если бы попал в плен, то в немецких архивах, сведения сохранились бы. Стрелок Алексей Неженцев приземлился на парашюте, нашёл крестьян, попросил помочь перейти линию фронта, а они его привели в немецкую комендатуру. Затем переезды из лагеря в лагерь. Совершил побег из вагона на полном ходу поезда, встретился с партизанами, а через пять месяцев появился в своём авиаполку.
— Когда у самолёта в том полёте крыло отвалилось, — спросил Иванов, — у вас от этого был какой-то психологический стресс?
— Я вернулся в часть, дали мне несколько дней отдохнуть в Доме отдыха. Я побыл там немножко, потом ночью сделал несколько полётов по кругу, потренировался. Хорошо, что ночь была чёрная. Я почувствовал себя уже облётанным. У меня не было никакого психологического сдвига или стресса, как вы говорите. Меня всё спрашивали: «Страшно, или нет?» Ну, как страшно? Представьте себе воздушный бой. Истребителя спросите: «Как, страшно драться с врагом?» И он отвечает: «Да, страшно, там стреляют и т.д». И что? Разве вы можете себе такое представить, что дерутся два лётчика в состоянии страха? Это не страх, было совершенно иное состояние, состояние собранности, настороженности, когда ты не должен допустить ни малейшей ошибки в чём-то, иначе дело закончится плохо.
— Здесь надо разобраться с понятиями страха, волнением и собранностью. – включился я в диалог между Решетниковым и Ивановым. – Страх может колебаться от неприятного предчувствия до ужаса. Во время страха человек чувствует незащищенность и угрозу, порождает неуверенность в себе и не позволяет личности реализоваться в полную силу. Меня тоже много раз спрашивали: «Не страшно с большой высоты прыгать с парашютом?» Что на это ответить? Пока самолёт набирает высоту, волнение внутри тебя какое-то есть, но ты собран, внутренне готов к прыжку. Как только отделился от самолёта, все мысли, всё тело сосредоточено на том, чтобы выполнить задачу, набрать скорость, на определённом этапе падения выполнить запланированные фигуры: спирали влево — вправо, сальто переднее и заднее. Необходимо уложиться в заданное количество секунд, на высоте 800 метров открыть парашют и приземлиться в намеченной точке. Некогда бояться во время прыжка, а когда открылся парашют, появляется ощущение счастья парения над землёй. Однажды, при первом своём прыжке с самолёта, приземлился я на поле. Пока собирал в сумку парашюты, ко мне подъехал на велосипеде незнакомый паренёк и спросил: «Дяденька, а вам не страшно прыгать из самолёта?». Вместо ответа на его вопрос, я задал ему встречный: «А тебе, сколько лет?». «Пятнадцать». – ответил он. «Ну, а мне шестнадцать! Дяденька!» — и мы оба рассмеялись.
— Настороженность в полёте есть, — продолжил Василий Васильевич обсуждать затронутую Ивановым тему о психологическом стрессе, — не зря я носил на шее шёлковый шарф, чтобы голова крутилась во все стороны и шея не натиралась, чтобы не упустить приближающего истребителя противника. Опасно прозевать неожиданный выход истребителя к самолёту. А такое было. Это произошло в начале Курской операции, в июле 1943-го, где-то между Калугой и Брянском, когда возвращались после задания домой. Стрелок-радист был занят своей радиостанцией, второй стрелок задремал, а немецкий истребитель подошёл сзади, выпустил очередь, поджёг мотор и перебил управление. Пришлось давать команду прыгать. Дело было над линией фронта. Мы видели, какой на земле шёл мощный бой. Ребята выпрыгнули и попали на немецкую территорию. Я выпрыгнул и чувствую, что тоже могу туда попасть. Но я помнил, что шёл в северном направлении и курс держал не столько по компасу, сколько по Полярной звезде. Мне это запомнилось, и когда открыл парашют, а я открыл его на большой высоте, то сразу стал искать Полярную звезду. Я её быстро нашёл. В северном направлении были наши войска. Начал наматывать стропы на ладонь и на локоть, чтобы сильнее скользить строго в сторону Полярной звезды. Приземлился, как оказалось, не дотянув до линии фронта около ста метров. Прошёл немного в северном направлении и наткнулся на колючую изгородь. Пролез под проволокой и зашагал по вспаханному полю. Путь преградила ещё одна колючая изгородь. За ней, шла дорога, по которой тянулись обозы, трактора с прицепами и грузовики. По разговорам и ругани понял, что свои. В штабе, когда я рассказал о колючих заборах и пахоте, все онемели и открыли рты: «Это же минное поле!» Я от этой новости ничуть не расстроился, поскольку был жив.
— А тот истребитель, который вас подбил, не преследовал вас? – озабоченно осведомилась Калерия Васильевна.
— Нет. Он сделал очередь и отошёл, дело-то было ночью. А Митрофанов его прозевал. Если бы он не целясь, дал очередь в этом направлении, немец вылетел бы как пробка. Воздушные стрелки и стрелки-радисты всё-таки плохо следили за воздухом. Я не знаю ни одного случая, когда бы самолёт был сбит, если стрелок вёл огонь по врагу. Всегда немцы сбивали наши самолёты только тогда, когда самолёт молчал. Значит, стрелки не видели его, не заметили, прозевали, тогда фашист сбивал самолёт и уходил. Вот так было. Поэтому на шее у меня был шёлковый шарф. Я постоянно крутил головой. Замечу самолёт, говорю стрелкам: «Слева под таким-то ракурсом идёт самолёт». «Где? Ах, да, да, да, да». Только после этого они открывали огонь. Хотя, это их задача — смотреть во все стороны.
Александр Борисович внимательно выслушал Решетникова, обвёл притихших женщин взглядом, и вновь обращаясь к Василию Васильевичу, сказал:
— Очень важно видеть, что происходит у тебя за спиной. Когда конструкторы закладывали самолёт «СУ-34», кабину спроектировали такую, что два лётчика сидят рядом, назад обзора никакого, и всем это было «до лампочки». Я был категорически против подобной схемы. Надо было делать обычную спарку, чтобы было видно назад. Не послушались, сделали по-своему. Зато разрекламировали его как отличный истребитель-бомбардировщик. Применялся в Южной Осетии и сейчас работает в Сирии. Хорошо, что используется в Сирии как бомбардировщик, и пока нет воздушных боёв. Вот «СУ-27» отлично сделали, бомбы сбросил и ты король воздуха!
Ещё запомнилось, как вы «ТУ-95» в Арктике на лёдовое поле сажали. А как тормозили после касания, я не представляю!
— На лёд? – переспросил Решетников и, улыбнувшись, начал рассказывать. — А я осторожненько прикоснулся ко льду, мягонько. Переднее колесо опустил не сразу, а очень медленно. Чувствую, тянет при торможении то туда, то сюда, тормоза отпускал. Потом опять. Простора там хватало. Ветерок был слабенький и на длину пробега и устойчивость особого влияния оказать не мог. Обратно не стал рулить, просто развернулся, подтянул закрылки во взлётное положение и с противоположным курсом взлетел.
— Удивительно! — восхищённо воскликнул Александр Борисович. — Я ведь мечтал пригласить вас на полёты, но мне сказали, что желания летать сейчас не имеете.
— Нет, сейчас я не могу. Спасибо! – категорически отказался Василий Васильевич и шутливо добавил. — Я своё отлетал и, Слава Богу, целым остался.
— Дело вот в чём. Вы можете не хотеть сейчас, но в Киржаче любой самолёт в любой момент в вашем распоряжении. Можно у реки жить и не купаться в ней, но ты знаешь, что можешь пойти и искупаться. Я хочу вам сказать, чтобы знали, на нашем аэродроме всегда для вас есть самолёт.
Калерия Васильевна, глубоко вздохнула:
— Кравченко мечтал после войны продолжать работать лётчиком-испытателем, но погиб. Он ведь испытывал самолёты с 1934 года. Кравченко родился в Голубовке, в Павлодарском районе, Днепропетровской области. А в Днепропетровске есть улица его имени.
— На войне лотерея жизни была сложной и жестокой, не каждому удавалось уцелеть. – твёрдо и убеждённо произнёс Решетников.
— Дай Бог, чтобы улицу не переименовали, Калерия Васильевна. — заметила Лида.
— Да, я тоже об этом думаю. – ответила Калерия Васильевна. В голосе её слышалось осуждение и обида на всё, что происходит в не так давно ещё братской республике.
— Не должны. У него украинская фамилия. Всё должно быть нормально. — спокойно сказал Василий Васильевич.
— Сейчас на Украине идёт волна переименований улиц, даже переделки имён и фамилий. – озабоченно произнесла Лида.
— Так они уродовали и мою фамилию. – усмехнулся в Решетников. — Я в Днепропетровске учился, кстати, на украинском языке. Когда там попадал в печать, фамилию мою они всё равно как-то коверкали. Я понимаю так, есть имя и фамилия, так их и пиши, как есть, ну если только букву и заменить на букву i с точкой. А в начале лета 2002 года мы поехали в Чернигов хоронить А.И. Молодчего, дважды Героя Советского Союза. Потом читаю газету, там написано, среди присутствующих … Рэшетнiк. И всё.
— Я тоже родилась на Украине, в Полтаве. – улыбаясь сказала Алла.
— В Полтаве? – встрепенулся Василий Васильевич. — Там у меня полк стоял.
— Мы жили рядом с аэродромом. – начала объяснять Алла. — Меня в музее Авиации в пионеры принимали.
— Красота! Там ещё музей Полтавской битвы был. Полтава – очень красивый город. – оживлённо произнёс Решетников.
Лида Сикорская, рассматривала на стене картину, затем видимо вспомнив о чём-то, вернулась к столу и рассказала удивительную историю.
— Как вы уже, наверное, слышали, на Балтике нашли затонувшую подводную лодку Щ-408, которая 22 мая 1943 года приняла с поднятым флагом неравный бой с немцами. Боеприпасы закончились. Моряки решили затопить повреждённую лодку и всем погибнуть, но в плен не сдаваться. Они геройски погибли, повторив подвиг легендарного крейсера «Варяг». Мы сейчас добиваемся того, чтобы всю команду с этой лодки наградили. Самое неприятное, что мы получили ответ от нашего правительства, что, якобы, лодка не была представлена во время войны к наградам, значит и сейчас они не будут награждены. Я вступила в спор с контр-адмиралом, в том плане, что тогда было неизвестно, где и при каких обстоятельствах она погибла. Сейчас дайверы её нашли. Есть конкретные доказательства, что ребята приняли бой, оружие осталось смонтированным прямо наверху, на палубе. Может нужно провести экспертизу, подписать результаты специалистами, включая военную прокуратуру. И на основании экспертизы, всех героев-подводников посмертно наградить. Я сначала была одна, и, Слава Богу, откликнулись. Это – Владимир Николаевич Чернавин8. Я недавно в Питере виделась с ним. Он нам помогает в расследовании этой истории, и передавал вам большой привет.
— Чернавин был Главнокомандующим Военно-морским флотом. – кивнул головой Василий Васильевич. — Я с ним был в очень тесных и хороших отношениях.
— Интересна одна деталь этой истории. – продолжила Лида. — Старпомом этой подводной лодки был Пётр Долголенко, первая любовь Галины Вишневской, нашей оперной певицы. Они встречались и собирались пожениться после войны, но Пётр не вернулся из последнего майского похода, геройски погиб. Я собирала подписи детей погибших подводников. Кого-то нашла, кого-то нет.
— У неё ведь фамилия Вишневская, а не Ростропович. – заметил Решетников.
— Её девичья фамилия Иванова, — пояснила Лида, — фамилию Вишневская она оставила от первого мужа. Но, до него, в блокадном Ленинграде, она познакомилась на вечеринке с молодым морским офицером, красавцем. Оба красивые. Мне рассказывала в Новороссийске племянница Петра, я тоже её нашла. Она занимается сохранением памяти своих предков и рассказала, что в войну сын старпома от первого брака — Ваня попал под бомбёжку, и когда его волной откинуло, ему привиделся то ли сон, то ли видение. Перед ним оказалось тихое море, из него поднимается отец и говорит: «Ванечка, меня в живых уже нет, но я тебя очень попрошу, когда ты вырастешь, найди Галину и скажи, что я её помню». Он только не знал, какую Галину искать. Фамилии-то не было. А когда Вишневская воспоминания свои издала, он уже понял, что это касалось его отца. Была встреча с ним, но поставить подпись под прошением, чтобы экипаж наградили Орденом Мужества9, он отказался. Слава Богу, что есть неравнодушные люди, есть профессор МГИМО Березин, ведущий военного обозрения, он меня познакомил с одним человеком, который сказал: «Лида, если нужны какие либо документы, я подпишу». На сегодня все документы отдали, ждём ответа от президента.
— Что-то вы Лида ничего не ели? Пирожки ешьте. – посетовал Василий Васильевич.
— Спасибо, уже поела, и чай был очень душистый и вкусный! Я когда приезжаю домой после подобных встреч, мне хочется писать, летать на самолёте! Я как-то спросила Аллу: Ты когда-нибудь летала на самолёте? Она: «Я боюсь, нет, нет, нет!». Помню, были мы в Пскове. К тому времени я уже летала. В тот день наблюдаю, как Алла полетела пассажиром на спортивном самолёте в первый раз. Варю борщ, а из кухни такое хорошее обозрение аэродрома. Смотрю, они на «бреющем» летят мимо с таким свистом, а у Аллы, через фонарь было видно, опьяняющее и счастливое лицо: «Я лечу!». Тогда я поняла – Алла наш человек.
— Да, — подтвердила Алла, — это было первое моё воздушное крещение. Ровно два года назад это было.
Я тоже захотел поделиться тем, что в это лето удалось немного полетать на планере:
— Полтора месяца назад, 27 июля, наши авиатриссы взяли меня в Щёкино, полетать на планере. Инструктор-планерист, моя давняя знакомая Анна Цимбал, спросила меня: «Сколько лет вы не летали на планере?» Я отвечаю: «42 года». «Тогда взлетать буду я». Едва оторвались от земли, она передала управление мне, и дальше я уже сам летел на буксире до отцепки, потом попарил немного, с 300 набрал высоту 450 метров. В общем, слетали. В этом полёте ощущения были такие, будто я на короткое время возвратился в свой прежний молодой возраст.
— В прошлом году мы взяли Калерию Васильевну в монинский Музей авиации. – смеясь, вспоминала Алла. — Там она доказала, что у неё самая настоящая лётная душа? Она и про палку свою забыла, где-то её потеряла, и от самолёта к самолёту прыгала как девочка. Мы тогда палку нашли и бегали с Лидой за Калерией Васильевной по всему аэродрому, а вечером, на наш вопрос как она себя чувствует, наконец-то вспомнила и про палку, и про то, что надо измерить давление. Давление оказалось в норме.
— Василий Васильевич, а на ваши книги кто-нибудь откликался? – спросила Лида.
— Конечно, откликались. И в «Литературной газете» статья была. В этой же газете была помещена маленькая заметочка под заголовком «Наш знакомый генерал».
Самолёт «ЯК-50»
— Посмотрите, какой самолёт «ЯК-50» мы в Киржаче восстановили. – показал Александр Борисович фотографию на экране мобильного телефона. — Когда его покрасили, он стал почти точной копией «ЛА-5», с красной звездой.
— Потрясающий самолёт. – прокомментировала Лида, а Иванов продолжил:
— Неделю назад на наш аэродром приезжала женщина, ей 82 года. Она раньше летала на планере «Бланик» и на самолёте «ЯК-12» лётчиком-буксировщиком. Я ей только на посадке немного помог. Всё-таки там деревья. В общем, нормально слетала. Шарик указателя поворота и скольжения у неё держался по центру, ручкой управления не дёргала, Это мама одного лётчика. Я очень благодарен судьбе, что сам начал летать на планере. Совсем другие ощущения, чем на самолёте, особенно во время парения. Небо – оно живое! Каждое облачко — личность, и как мне кажется, наделено каким-то разумом. На пассажирском самолёте может быть болтанка. Пассажиры думают, что попадают в воздушные ямы, а планерист во всём этом просто купается, каждое облако обнимает, обкручивает его, говорит ему спасибо. Солнце светит, землю нагревает, а она прикрылась облаками и опять ей хорошо.
— Да, я представляю себе, хоть никогда не летал на планере. – сказал Решетников.
— Боже! – воскликнула Лида. — Как хорошо и красиво сказано! Как-то летали мы с инструктором, стараясь попадать между облаками. Мы так увлеклись этой игрой! Видишь впереди облачко, подлетаешь к нему, а оно уже изменилось. Действительно, оно живое.
Мне вспомнились ровные и плотные ряды кучевых облаков над муганской степью в Азербайджане. Я коротко рассказал об особенностях полёта под такими облаками:
— В Аджикабуле под ровными грядами облаков я летал на планере на приличные расстояния, до Агдама и обратно в Аджикабул. Вертикальный профиль полёта под такой грядой напоминает плывущего на большой скорости дельфина – вверх – вниз, да ещё с большим набором высоты.
— А это где? – спросил Василий Васильевич.
— Аджикабул – это городок в Азербайджане, примерно в 130 километрах к югу от Баку.
— Я в Азербайджане на военный аэродром в Насосном садился. – начал рассказывать Решетников. — «ТУ-4» тогда уже были сняты с вооружения, но один «ТУ-4» как-то задержался в Полтаве. А мне нужно было лететь в Среднюю Азию с большой группой людей. Я их всех посадил в бомболюки, там были «бимсы», на которых они и сидели. Другого места для них не было. Туда долетели нормально, а обратно я сел на аэродром в Насосном. Помню, заходил на посадку при очень сильном встречном ветре. Ощущение такое, будто находишься в аэродинамической трубе и ветер дул точно вдоль оси полосы. Моторы работали на полную мощность, а машина еле-еле ползла против ветра. Сели. Люки открыли, команда вся вышла на полосу. Пассажирам, после длительного полёта надо было освободиться от накопившейся влаги. И вот, они закрутились на ветру, и не могут найти себе место ни спиной, ну, никак. В конце концов, они все встали рядком, спиной к ветру. Со стороны, конечно, весело было наблюдать за их манипуляциями. В их спины давит сильный ветер, они еле удерживаются на ногах, перед ними вихрь и прочее. Одна рука у них внизу, а другая прикрывает лицо…
Слушая рассказ Василия Васильевича, наблюдая за его мимикой и сопровождающими рассказ жестами, мы не могли удержаться от истерического смеха. Решетников смеялся вместе с нами. Когда взрывы хохота понемногу начали утихать, я рассказал одну историю, произошедшую тоже в районе этого аэродрома:
— Поручили мне перегнать планер в город Хачмас, это примерно в 150-ти километрах от Баку. Взлетели аэропоездом с Забратского аэродрома и взяли курс на север. Со мной пассажиром полетел наш самый весёлый молоденький планерист Азимов Азим-бала, в дальнейшем ставший Заслуженным пилотом гражданской авиации. Буксировала наш планер лётчик-инструктор бакинского аэроклуба Асадова С.Г.. Шли на высоте 300 метров. Справа остался Сумгаит. Наблюдаем, как слева сзади, с аэродрома «Насосный», несётся по полосе и взлетает пара самолётов-истребителей «МИГ-19». Они проходят в пеленге под углом на высокой скорости с набором высоты чуть ниже прямо перед нами, и через несколько мгновений исчезают в облаках над Каспийским морем.
Наш аэропоезд попал в турбулентную зону, созданную пролетевшими реактивными самолётами. Резко упала подъёмная сила крыла, возникла «тряска», ухудшилась управляемость. Пришлось приложить немало сноровки, чтобы удержать планер в горизонтальном полёте за буксировщиком, у которого на несколько десятков секунд также было нарушено нормальное управление.
Слышим по рации резкие высказывания Асадовой в адрес лётчиков-истребителей:
— Сволочи, паразиты! Видели … нас отлично. Специально ведь … изменили траекторию полёта. Ишь, … пощекотать нам нервы, видите ли, захотелось, ещё и руками помахали. Идиоты!
Всю свою гневную тираду она выдохнула с таким сильнейшим кавказским акцентом, перемешивая русские слова с азербайджанским матом. Мы с Азим-балой развеселились и весь оставшийся полёт только и комментировали на различные лады все высказывания Сакины Гамбаровны в адрес воздушных хулиганов.
— МИГ-19» — это была очень грозная машина. – авторитетно высказался Александр Борисович. — Он был лучше, чем «МИГ-21».
У истребителя «МИГ-21» в дальнейшем сложилась интересная судьба, о которой я счёл необходимым рассказать:
— По свидетельству Мельникова Николая Степановича, одного из основных разработчиков космолёта «Буран», у самолёта «МИГ-21» было замечательное продолжение другой жизни. Кажется, это произошло ещё в семидесятых годах. На фирме Микояна появилась красивейшая сверхсекретная идея переделать «МИГ-21» в стратегическую ракету, летающую на предельно малых высотах. Парк этих самолётов был огромен. Это значит, что вместо ракет по площадным целям, автоматизированный самолёт-ракету из «МИГ-21» можно применять по точечным целям, например, по радарам противника и станциям наведения. Практические испытания изделия с автоматическим взлётом на расстояниях свыше 1000 километров, показали отклонение от цели всего лишь 10 – 15 метров.
Василий Васильевич взял со стола объёмную книгу Игоря Сикорского и говорит
— Здесь полное автобиографическое жизнеописание авиаконструктора Игоря Ивановича Сикорского. Он здесь всю свою жизнь описывает. – и, обращаясь к Сикорской, спросил:
— Вам, Лида, знакома эта книга?
— Да, здесь вся его история, — ответила Лида, рассматривая на обложке фотографию самолёта «Илья Муромец», — У меня такая книга есть. Сейчас в архивах находят биографии лётчиков эскадры, летавших на самолётах Сикорского. Я и Алла Александровна с учениками ходим в Монинский музей, чистим самолёты, помогаем их сохранять. «Илья Муромец» — это наш подшефный самолёт.
— Я знаю, – задумчиво произнёс Решетников, — он в Музее авиации в ангаре стоит. В монинском Музее стоит ещё один интереснейший самолёт, однорежимный высотный сверхзвуковой стратегический бомбардировщик «М-50» В.М. Мясищева10. Потрясающий самолёт, ушедший в небытие во время Хрущёвской ракетной эйфории. Он успел на воздушном параде ошеломить всех, кто видел его в полёте. Равного ему в мире в то время ничего подобного не было, но на самолёт пришлёпнули печать строгой государственной секретности, а ему бы летать да летать до нашего времени, а он стоит в музее в единственном экземпляре как обычный экспонат.
Ещё один вопрос вам Лида. А вы встречались с сыновьями Игоря Ивановича Сикорского?
Лида подумала немного, собралась с мыслями и говорит:
— Об этой истории я мало кому говорила. Дело в том, что мы представители той семьи Сикорских, которая осталась в России и никуда не выезжала.
— Простите, что прерываю вас, но тогда услуги и знания Игоря Ивановича новой власти оказались не нужны, и ему надо было отсюда быстрее убраться, а выбраться за границу было трудно, но и замешкаться опасно. Он вовремя уехал, поэтому и остался жив. Вспомните Михаила Шидловского, командующего 1-й эскадрой. Он был первым командующим Дальней авиацией. Он тоже хотел уйти вместе с сыновьями, но их перехватили на границе и расстреляли. А Игорь Иванович тоже сильно рисковал, конечно, но ему удалось уехать.
— Что касается Игоря Ивановича, — ответила Лида, — насколько я знаю, он обратился к Наркому и предложил свои услуги, свои возможности. Он был хороший специалист, его самолёты хорошо себя зарекомендовали в годы первой мировой войны. Ему сказали, что сейчас новым властям не до самолётов. С другой стороны, не могла же молодая строящаяся республика всех расстреливать. Они расстреливали белогвардейских офицеров и то не всех подряд, а он был конструктор. Его отец говорил ему: «Игорь, не спеши. Специалисты стране понадобятся», но он уехал. Вот такая была история.
— Трудно сказать, как бы на самом деле сложилась его судьба здесь. – задумчиво произнёс Решетников. — Даже Туполев, который начал свою конструкторскую деятельность после революции и являлся смирившимся человеком, был посажен. А Сикорского тем более бы посадили. Игорь Иванович, по-моему, относился к «непримиримым».
— И Королёв11 в 1938 году тоже был посажен и претерпел массу издевательств. – сказал я, — А чего стоили усилия Михаила Михайловича Громова и особенно Валентины Степановны Гризодубовой, чтобы во время войны вытащить из колымских лагерей Сергея Павловича, лётчика-испытателя Юрия Гарнаева — Героя Советского Союза, и многих-многих других очень ценных для Родины людей.
— Вот и я о том же. – многозначительно сказал Василий Васильевич. — Королёва и многих других посадили. Как бы обошлись с Сикорским, об этом никто сейчас сказать не может. Насколько мне известно, осталась в России и первая жена Игоря Ивановича?
— Да, Ольга, и оставались ещё три его сёстры. – продолжила свой рассказ Лида. — Вы понимаете, в этой истории всё неоднозначно. «Доброжелатели» передавали ему в Америку, что она с красноармейцами спуталась, а он поверил этому. А почему тогда он не побеспокоился, не поддержал её? – продолжила она свой рассказ. — Этот его поступок нашей семьёй оценивался негативно. Ей стали приписывать связь с красноармейцами, моя мама считала это неправдой. Но какие-то люди писали лживые письма Сикорскому. Представьте, гражданская война, голод, поддержки никакой нет, возможно, она какую-то работу и исполняла для красноармейцев, стирала, обшивала, чтобы заработать и прожить с маленьким ребёнком. А это всё фиксировалось по другому и посылалось Сикорскому. Измышления о ней он воспринял как измену. Там он сильно полюбил Лизу и женился на ней. Вот она для него была не просто женой, а царицей заморской. Даже фильм сняли. Всегда называл её Лилечкой. Он уже начал получать деньги, создавать корпорации, появились успехи. Ольга через некоторое время умерла. Здесь в России настолько была трудная жизнь в тот период, что даже кушать было нечего.
— Я хорошо представляю это время. – произнёс Василий Васильевич и замолчал, внимательно слушая и не отводя глаз от Лиды.
— И там ещё одна история была, вы, наверное, знаете. Отец Игоря — Иван Алексеевич, мой прадедушка, нашёл клад. Там были дорогие браслеты, серьги… Вы слышали об этом?
— Нет, не слышал.
— Клад представлял историческую ценность, и появились деньги на строительство, обучение и т.д. Вот на эти деньги он построил дом на Андреевском спуске, там же, недалеко, где Булгаков жил. Семья направила немалую часть денег на учёбу Игоря Ивановича. Потом, он оказался в Америке, и когда у него стали успешно идти дела, редко вспоминал о семье, и они жили как-то разрозненно. Мне немного было обидно, за его забывчивость, потому что о нём-то родные всегда помнили. Мне говорили, что когда расписывали Андреевскую церковь в Киеве, одного из святых нарисовали с образа Игоря Сикорского.
Так получилось, что у меня остались в наследство от того клада родовая икона, библия и один из браслетов. Я хранительница всего этого. Лет десять назад, праздновали 100-летие авиации, Сикорские приехали в Россию, мы общались. И его сын коснулся вопроса об остатках клада, сказал, что он знает о существовании браслета. – Лида слегка побледнела от охватившего её чувства. — Я сказала, что готова всё отдать, так как они по родству являются ближе, но с условием: переезжайте в Россию и принимайте российское гражданство. В противном случае, родовые реликвии я вам в Америку не отдам, и с этого момента они со мной перестали общаться.
— Лида, и всё же, что вы думаете о книге Игоря Ивановича? – спросил Василий Васильевич.
— В этой книге, которую я держу в руках, все его воспоминания. Я её перечитала и поняла, какую внутреннюю трагедию он испытывал, находясь в Америке. Во второй половине своей жизни он стал очень религиозным. Мне кажется, его открытия в авиации были связаны с сильной тоской по Родине. Я провела аналогии, вспомните, как Можайский создаёт свой самолёт. Умирает жена, его охватывает внутренняя трагедия, у него нет денег, он замкнут. Чтобы выплеснуть всю ту беду, которая скопилась у него внутри, он начинает работать над самолётом. То же самое происходит у Сикорского. Та же самая внутренняя трагедия. Он отдалён от Родины, от близких ему людей, переживает страшную ломку.
И вот он работает над созданием новых самолётов и вертолётов для Соединённых Штатов. Авиация — это для многих конструкторов выплеск изнутри их энергии, которая копилась в них и они захотели окрылить эту свою мечту.
Поймите и меня, Василий Васильевич! Сыновья Игоря Ивановича живут в Америке. У США такая тесная дружба с Украиной. Могли бы они восстановить дом своего деда? Я получила из Киева фотографии этого дома. Представляете? Там сейчас бомжи живут!
Вот опять же, на авиасалон «Макс» приезжает из Америки Николай Сикорский. И возникает предложение: «Коля, а давай приведём в порядок могилу Сикорского, а то там один крест стоит». Я женщина не богатая, у меня не хватает денег, плюс куча разных проблем, больная сестра и другое. Я написала ему письмо, а он мне не ответил. Происходит что-то странное. С одной стороны, вокруг этой фамилии много людей, которых он интересует, а с другой стороны, никаких действий. Чтобы увековечить его имя, надо поставить памятники, издать книжки. Почему у заграничных родственников нет денег, чтобы починить крышу над его самолётом в Монино? Одна помпезность вокруг имени Сикорского, а работы нет.
И ещё. В Жуковском лежал бюст Игоря Сикорского. Его не хотели здесь устанавливать, и мы повезли бюст в Санкт-Петербург, его теперь там установили, на проспекте Сикорского. Площадь тоже назвали именем Сикорского. Это делал кто? Делали те, кто живёт в России. А вот участия его американских детей в этом деле нулевое Я встретилась с Владимиром Григорьевичем Дейнека12. Когда мы сидели и общались, он вдруг сказал: «Ой, мы всё родственниками в Америке интересовались, а то, что остались родственники в России и не подумали». Мы сами дали толчок по увековечиванию в России его памяти, потому что он, в принципе, совершил технический переворот в авиации.
— Имя Игоря Ивановича сохраняется, — живо ответил Василий Васильевич, — вот тут у нас работала группа следопытов, нашли очень много раритетов прошлого, занимаются ребята этим делом. Вы родословную от кого ведёте?
— Я веду от его родной сестры Лидии. И мы все остались в России и никуда не уезжали. Эти ветви распространялись. Моя мама принадлежит к этому роду. Она любила авиацию независимо от Игоря Сикорского и что-то в этом такое есть, чего я не могу объяснить. И ко мне любовь к авиации идёт через маму. Это какой-то особый ген, наверное.
— Сикорским ничего не угрожает в России? – поинтересовался Решетников. — В смысле сокращения рода.
— Нет, наоборот, нас стало много. Я могу вас заверить, есть хорошее продолжение. Достойные люди, которые сохраняют семейные традиции.
— Лидочка, — спросила Калерия Васильевна, — а Иван Алексеевич где похоронен?
— В Киеве. Вы же хорошо представляете ситуацию, Украина – стала другой страной, и возникло собственное осознание — «А ты сама теперь кто?». Старший Сикорский преподавал на русском, писал на русском. Очень интересные материалы оставил Иван Алексеевич, он же был профессором психологии и психиатрии, преподавал в Киевском университете. После него остались уникальные работы. Работал с Бехтеревым, а я ученица его дочери — Натальи Бехтеревой. Он был основателем судебной медицины. Иван Сикорский доказывал, что на суде психологическое состояние подозреваемого в преступлении надо учитывать. Бехтерев был против подобного подхода, и они по некоторым вопросам враждовали друг с другом. С одной стороны они дружили, а с другой стороны, в науке, они были противниками. У него осталось много трудов по этому поводу. Его книги я передала в Киевский университет. Сейчас сильно об этом жалею, что не вывезла их сюда, в Россию. Это моя ошибка, некому было меня остановить, мама уже умерла, папа сильно болел. Часть работ Ивана Алексеевича я читала, часть у меня осталась.
В науке они оба очень много хорошего сделали. А здесь, как раз революция, смута, Игорь уезжает за границу, потом они оба — Бехтерев и Сикорский умирают от неизвестной болезни. Якобы отравились они от некачественных консервов, вызвавших ботулизм. А сравнительно, не так давно, я разговаривала с Натальей Бехтеревой, она прямо говорила, что отца отравили. Я думаю, что такая же судьба была и у Ивана Сикорского, его тоже убрали, потому что они вошли в некую сферу психологии. В то время НКВД не были заинтересованы в копании так глубоко в психологию человека. Они уже тогда говорили, что некоторые наши правители обладали психическими расстройствами. Бехтерев об этом намекнул Сталину.
Я считаю, что в преждевременной смерти отца, прежде всего, виновата семья. Потому, что в те тяжёлые годы все уехали кто куда, а в Киеве остался только отец. Но, по словам Натальи Бехтеревой, они умерли от того, что слишком много знали.
— Я слышал, что Бехтерев был у Сталина. – согласно кивнул Василий Васильевич. — И вскоре, после этого, он умер.
— Да, а поскольку Сикорский был связан с Бехтеревым, то и он умер вслед за ним. А, вот ещё, никто не знает про Сергея Сикорского, морского офицера, который погиб на крейсере «Паллада», о котором я лишь коснулась в своём рассказе «Нарисованная память». На Балтике немецкая подводная лодка «U-26» торпедировала и потопила российский крейсер. Вместе с кораблем погибли все 598 человек экипажа. Когда «Паллада» погибла, то икона Николая Чудотворца всплыла, и потом она долго хранилась в Петербурге в храме «Спаса на воде», пока её большевики не взорвали. Икону надо было сохранить, но они всё уничтожили. Конечно, надо психологически Ивана Сикорского понимать, один сын погиб, красавец, морской офицер. И, конечно, он уже младшего, Игоря, старался спасти.
Дом Сикорских разграбили, будто Великая Отечественная война через него прошла. Сейчас они землю под домом хотят продать и на этом месте супермаркет построить. Память о Сикорском им не нужна. Американские Сикорские чаще в Россию приезжают, тут их встречают, а на Украине не особо.
Василий Васильевич задумался, поднёс согнутый указательный палец к подбородку и сказал:
— В книге Игоря Ивановича Сикорского «Император мира» есть интересная головоломка. Вы читали, как зовут этого императора? Его звали Джулиан. Рассмотрите внимательно это имя. Оно состоит из двух фамилий одного человека – Джу – Джугашвили. Во второй половине имени не хватает только первых букв для слова Сталин. Джугашвили – Сталин зашифрованы в этом имени «Джулиан». Вот как этого императора Сикорский зашифровал. – уверенно отметил Василий Васильевич.
— Ну, это ж надо? Как интересно! – удивлённо сказала Лида.
— Память о Сикорском ещё как-то держится в Киеве, а вот Булгакова заклевали и вычистили начисто. – с огорчением сказал Василий Васильевич. — в Киеве Булгаков жил на Андреевском спуске.
— У Михаила Булгакова отец в киевской Духовной академии преподавал, имел степень доктора Богословия и учёное звании профессора. – не замедлил сообщить я существенную подробность биографии Булгакова.
— Да, вообще-то его на Украине должны бы чтить по отцу. – кивнул головой Решетников. — У него есть гениальная вещь — «Дни Турбиных», я боюсь пропустить, если она проходит по телевидению. В театре МХАТ я её тоже смотрел несколько раз. И там этих гайдамаков украинских он разрисовал не очень здорово. Не здорово отразил гетмана Скоропадского и других персонажей.
— Ну, это его видение и осмысление тех событий. – сказал я.
— Оно сильно отличается от видения нынешних «гайдамаков». – уверенно махнул рукой Решетников.
— Вы вспомнили «Дни Турбиных», — задумчиво произнесла Лида, — а я вспомнила девятый день после смерти Марины Попович. Мы сидим в Звёздном городке, поминаем, и вдруг дочка Марины говорит: Мама очень любила песню из кинофильма «Дни Турбиных» «Белой акации гроздья душистые…», давайте споём, и мы начали петь. А у меня на ушах были серьги с жемчужинами, старинные, ещё бабушкины. Во время пения моя левая серёжка расстёгивается, подлетает, падает и застёгивается. Всё произошло на глазах у всех, кто сидел за столом. Мы смотрим друг на друга и на эту жемчужину округлившимися глазами.
— Мистика какая-то! – произнёс Василий Васильевич.
— Да. А мы перед этим говорили, что Марина Лаврентьевна не ушла, она здесь, что она нас слышит и видит. Случай с серёжкой мы расценили так, что физически было показано, что она здесь рядом.
— Вы, какую из дочек имели в виду? – спросил я.
— Которая повыше. – ответила за Лиду Алла.
— Старшую зовут Наташа, а младшую, — пояснил я, — что повыше ростом, зовут Оксана.
— Сам Павел Попович потом, после развода с Мариной, женился? – поинтересовался Решетников.
— Да, женился. – чуть ли не хором ответили мы.
— Ох, и разъелся он в последнее время страшно. – потёр шею Василий Васильевич. — Я ему говорил: «Паша, ну нельзя же так, у тебя лицо стало деформированное». Он на меня насупился, но промолчал. Когда я был командиром дивизии в Узине, это у Белой церкви, мы летали на «Ту-95». Попович сам родом из этого села, под названием Узина, и там жил его отец. Он сначала работал на сахарном заводе, а потом перешёл работать в лётную столовую истопником. У отца Павла разваливалась хата. Он долго строил новую, денег постоянно не хватало, и, наконец-то, когда дом полностью был готов, вдруг по телевизору объявляют, что Павел Попович летит в Космосе, его имя гремит на весь мир. Его отец был страшно удручён всем этим: «Як бы ж я знал, задарма хату бы мне построили! Як бы ж я знал!» Моя жена Наташа любила встречаться и разговаривать с ним. Он очень забавно рассказывал о себе, да ещё с таким великолепным украинским колоритом!
— Вы хорошо украинский язык знали? – спросила Решетникова Калерия Васильевна.
— Язык я знаю хорошо, и школу украинскую закончил, кроме того, отец любил возить нас по украинским деревням. В Новопавловке я учился во втором, третьем и четвёртом классах. Наверное, ещё бы там задержались, но в Новопавловске жила родная сестра моей мамы тётя Саша, и муж у неё был дядя Даня. Он любил играть в картишки, и часто выпивал. По пьянке, видимо, наболтал чего-то лишнего, а кто-то из проигравшихся стукнул. Их обоих арестовали в тридцатом году и сослали на Крайний Север вместе с детьми Тоней и Ларей. После их ареста начали присматриваться к нашей семье. Отец, видя такое дело, от опасности подальше, поднял нас и увёз в Днепропетровск. А я родился в Днепропетровске и после Новопавловска мы снова стали жить в Днепропетровске. Отец мой был очень хорошим и добрым человеком.
— Какой умница был ваш отец Василий Павлович! – воскликнула Калерия Васильевна. — Всю свою жизнь заботился о своих братьях, сестре и о детях. Я хочу подарочек вам вручить, а когда он вам не нужен будет, отдадите в тот же музей в Монино, или ещё куда-нибудь. – развёртывает рулон и вытаскивает фотографию большого размера. — Эту фотографию мне подарила одна женщина. Там есть Кравченко. Прошло 80 лет со дня вручения Золотых Звёзд всем Героям Советского Союза, награждённых с 1934 года. Я пришла с этой фотографией в Музей Революции, их она очень заинтересовала. Это общая фотография ноября 1939 года после первого награждения Героев Золотыми Звёздами. До 1939 года давали Героям только орден Ленина. Сейчас я вам расскажу всё по порядку.
— Я обязательно тут многих узнаю. В середине Калинин сидит. – сказал Василий Васильевич, едва взглянув на фотографию.
К.В. Боброва рассказывает В.В. Решетникову о первых Героях, изображённых на фотографии 1939 года
— Я и хочу вам рассказать, кто, где здесь сидит. У меня всё расписано. – Калерия Васильевна начала перечислять всех по порядку. — В первом ряду: младший командир Пономарёв П.Е, полковник Лакеев И.А., комдив Денисов С.П., политрук Бамбуров С.Н., полковник Погодин Д.Д., авиатор Гризодубова В.С., полярник Папанин И.Д., капитан Раскова М.М.. Во втором ряду сидят: полковник Душкин И.И., комбриг Слепнёв М.Т., капитан Левченко Д.Т., капитан 2-го ранга Бурмистров И.А., Калинин М.И., майор Кравченко Г.П. – дважды Герой Советского Союза, майор Десницкий П.П., полковник Горанов В.С., комдив Проскуров И.И., полярник Кренкель Э.Т.
— Спасибо! Я обязательно всех рассмотрю. Я знаю Лакеева и Денисова. Горанов – это болгарский лётчик, у него была ещё какая-то другая фамилия. Проскуров был моим предшественником, командующим Дальней бомбардировочной авиации.
— В третьем ряду: первого не знаю, затем майор Зверев В.В., комбриг Спирин М.Т., полярник Шмидт О.Ю. – академик, майор Гайдаренко С.С., капитан Степанов Е.Н., майор Коробков П.Т., капитан 2-го ранга Египко Н.П., майор Лапутин С.Я., старший лейтенант Семёнов П.А., комбриг Коккинаки В.К., комдив Данилин С.А., комбриг Громов М.М., лейтенант Батаршин Г.А., полковник Полынин Ф.П., майор Мошляк И.Н., лейтенант Чернопятко И.Д., старший лейтенант Новиков В.А., полковник Провалов К.И., капитан Винокуров В.П., комкор Павлов Д.Г., комбриг Ерёменко И.Т., комкор Смушкевич Я.В., комбриг Беляков А.В., полярник Фёдоров Е.К., майор Терёшкин П.Ф.
Степанова Евгения Николаевича я лично знала. Евгений Николаевич, первым совершил ночной таран ещё в Испании. И никто этого не знал. Там сбил 8 самолётов противника лично и 4 в группе. Воевал в Монголии на Халкин Голе, сбил ещё четыре японских самолёта, участвовал в финской войне. В Отечественную войну командовал авиашколами. Считается, что Виктор Талалихин первым совершил ночной таран, но если рассматривать объективно, то Степанов.
— Здесь живёт сын Полынина. – сказал Василий Васильевич.
Калерия Васильевна подняла голову, посмотрела на Решетникова и говорит:
— Сейчас создана ассоциация потомков воинов, воевавших в Китае, меня туда пригласили, и рядом сидел Полынин Фёдор Петрович.
— Знал я его жену и сына. Внук у него Фёдор Петрович тоже.
— Вот-вот, он так и сказал, что у них в роду заведено правило – все мужчины только Фёдоры и Петры. И, наконец, четвёртый ряд: капитан Новиков В.М., троих я не знаю, далее комкор Пумпур П.И., полковник Водопьянов М.В., следующий также мне неизвестен, капитан Юдин М.В., полковник Каманин Н.П., старший лейтенант Тимаков А.И., полковник Доронин И.В., авиатор Шевелёв М.И., комдив Молоков В.С.
— А какие судьбы у них оказались разные. – с грустью произнёс Василий Васильевич.
— Василий Васильевич, у меня к вам ещё один вопрос. В монинском Музее мы раньше встречались с экскурсоводом Антиповым Юрием Александровичем.
— Антипов? – переспросил Решетников. — Это лётчик-испытатель? Да, я его знал. Очень интересный человек, он тут жил недалеко, около станции Монино. Работал на Чкаловском аэродроме и был достаточно известным.
— Это друг моего мужа. – пояснила Калерия Васильевна.
— Могу добавить, что он очень весёлым человеком был. – не замедлил дополнить Александр Борисович.
— Вы тоже его знали? – спросила Боброва.
— Я пришёл как раз при нем. – ответил Александр Борисович и чуть ослабил узел галстука.
Крохин А.Н., Сикорская Л.В., Боброва К.В., Решетников В.В.
Канцибер (Лукашенко) А.А. и Иванов Б.А.
Мы встали, отодвинули немного стол и сфотографировались на память. Сначала все вместе сидя на диване, затем по отдельности с Василием Васильевичем.
— Александр Николаевич о вас что-то пишет. – вдруг громко сказала Лида.
После её слов, Василий Васильевич с интересом посмотрел на меня.
— Выдала меня с потрохами. – мысленно произнёс я. Не знаю почему, но на внутреннем экране мгновенно пронеслись известные строки Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Я немного смутился и, не зная, что на это ответить, сказал первое, что пришло в этот момент в голову:
— Пока наброски делаю. Василий Васильевич. О вас так много всего написано, так много видеоматериалов выложено в интернет, плюс ещё изданные ваши воспоминания в нескольких книгах. Если я и соберусь с духом, что-либо о вас написать, то эта работа будет называться «Диалоги с Героем Советского Союза В.В. Решетниковым». Другими словами, я напишу о том, о чём мы беседовали во время всех наших встреч.
— Ну-ну! Всё, что касалось меня, я написал. А здесь, в этой комнате я живу, работаю и отдыхаю. Заходите. — Василий Васильевич широко открыл дверь в одну из комнат и жестом пригласил нас войти.
Мы зашли в его рабочую комнату. На столе грудой лежали журналы, книги, бумаги, а справа, аккуратно стояла по-армейски заправленная кровать. Стены увешаны фотографиями и рисунками, на подоконниках стопками лежат книги и журналы.
— Хорошо тут у вас. – оглядевшись вокруг, выдохнула Лида.
— Это моя кровать, на фотографиях мои внучки, внучкины рисунки, их произведения. Ой, простите! Какие внучки? Правнучки: Настенька, Соня и Елизавета. У меня один сын Александр и два внука Алёша и Дима.
— А кто этот хорошенький курсантик на фото? – спросила Лида.
>- Это сын, а это я с Наташей. Видите, подоконники в книгах, всё у меня тут завалено. Я вчера допоздна читал и читаю с помощью стёклышка. Через него что-то проглядывается. Сейчас читаю Шкловского13.
— А на этой фотографии кто, Василий Васильевич? – спросил я.
В.Г. Тихонов, Е.Ф. Логинов, А.И. Шапошников
— Фотография начала 1942 года, это — командир дальнебомбардировочного полка Василий Гаврилович Тихонов — был в то время командиром дивизии, потом был назначен командиром корпуса. Рядом Логинов Евгений Фёдорович — был командиром дивизии, командовал авиакорпусом, позже был первым министром Гражданской авиации. С правой стороны мой командир полка Александр Иванович Шапошников, и когда он уехал на Дальний Восток, я принял у него полк. Он был командиром полка, а я его замом с мая 43 года до конца войны. А потом пошло-поехало. Сразу, после окончания войны, такая рубка пошла… Логинова сняли с должности, меня, Шапошникова. Голованова сняли с должности. Новикова сняли, лишили всех наград и посадили.
— Людям много нервов попортили. – проговорила Калерия Васильевна.
— Я помню, сняли меня на Военном совете, командующим армией тогда был один генерал. Через 20 лет он уже был генерал-лейтенантом в отставке, пришёл на праздник Дальней авиации и тоже в ряду ветеранов стоял в строю. Когда он меня снимал с должности, я был подполковником, а сейчас он стоял в строю генерал-лейтенантом, а я генерал-полковник. Поздравлял его с Праздником, но виду не подал, что я его узнал, что я его помню.
Хоть Василий Васильевич и не назвал его фамилии, я почему-то подумал о начальнике политотдела армии В.Г.Точилове. Решетников в своей книге назвал его «иезуитской душой».
— А за что снимал? – поинтересовалась Калерия Васильевна.
— Снял за то, что у меня обнаружили пьянство в полку. У нас было полно солдат, которые тогда служили срочную службу от 7 до 8 лет. В гарнизоне у меня, пожалуй, у единственного в Союзе, не было электрического света, плохо было с водопроводной водой, не было дорог.
— А, что, не учитывали всего этого? – снова спросила Боброва.
— Наоборот, учитывали. Когда где-то в других полках человек совершил какие-либо проступки, его присылали ко мне в полк на перевоспитание. Присылали на самом деле для истязания. Жить негде было, офицеры жили в крестьянских домах. Это было страшное место. Более тяжёлого гарнизона не было. Сколько я не бился в Киеве, просил хоть что-то для полка сделать. Ничего подобного. И потом, когда меня сняли и через несколько недель назначили заместителем командира полка в другой полк, в Полтаве. Там были нормальные условия. Я этот полк подтянул до такого состояния, что ему не было равного по слётанности, по организации, боевым действиям. У меня все прекрасно бомбили. По бомбометанию в полку ни одной тройки не было. Не было никаких лётных происшествий и предпосылок. Тогда меня, единственного в истории Академии Генерального штаба, командира полка, приняли в эту Академию. Там принимали только с должности командира дивизии, начальников штабов дивизии и выше. Осенью 1954 года попрощался с полком, поцеловал жену и сына и уехал в Москву. И никогда мы с женой не жалели, что поступили именно так. Учёба была трудной, но дипломную работу защитил на «отлично». А когда вернулся оттуда, снова попал в тот же гарнизон и были те же беды. Но потом провели свет, я уже об этой истории вам рассказывал. Уже не знаю, были ли припасены для меня другие варианты, но этот я воспринял как новый вызов судьбы.
— Спасибо большое, Василий Васильевич! – поблагодарил я Решетникова за сегодняшнюю интересную беседу с нами.
Время, как всегда, пролетело очень быстро, и пришла пора оставить этот гостеприимный дом.
Мы попрощались, но Василий Васильевич решил проводить нас до калитки. Мы сфотографировались во дворе, попрощались, сели в машину и поехали, а седой не сломленный возрастом лётчик стоял на улице, опершись на свою палку, махал нам рукой и смотрел на отъезжающую машину, пока она не скрылась за поворотом.
Василий Васильевич проводил нас до калитки
Едем в Москву, а перед глазами фигура великого человека, опирающегося на свою палку. Сколько же высот покорил на своём вековом жизненном пути гениальный военный лётчик Василий Васильевич Решетников? Трудно сосчитать. На сегодняшний день он является единственным здравствующим Героем Советского Союза авиации Дальнего действия. С раннего детства был целеустремлённым человеком с активной жизненной позицией. После училища готовил для Страны военных лётчиков, а эту ответственную работу доверят не каждому. В годы Великой Отечественной войны громил технику и живую силу врага до его полного уничтожения. Между боевыми вылетами пересаживался на другой самолёт и уже как лётчик-инструктор, передавал свой боевой опыт молодым необстрелянным пилотам, прибывающим в авиаполк сразу после училища. И Родина высоко оценила его подвиги, удостоив званием Героя Советского Союза и двенадцатью боевыми орденами. В качестве командира полка, дивизии, корпуса, командующего Дальней авиацией, В.В. Решетников внёс значительный вклад в укреплении обороноспособности Страны в послевоенный период, в период «холодной войны». И сегодня Дальняя авиация продолжает оставаться мощным ядерным щитом России. За этот значительный вклад в 2012 году он стал лауреатом премии правительства РФ. Написал несколько книг мемуарного жанра, являющиеся наилучшими из всех подобных книг: прекрасный литературный слог, образный и искромётный язык. Читателя с первых строк и до последней страницы захватывает использование метких определений и многозначных метафор, служащих для достижения простоты и ясности изложения. Неожиданность таких сопоставлений придает метафоре особую выразительность. Василий Васильевич Решетников совершенно чужд высокомерию, прост в общении с людьми совершенно разного поколения. Настоящий Человек с большой буквы.
¹ Никита Сергеевич Михалков — советский и российский киноактёр, кинорежиссёр, сценарист и продюсер. Народный артист РСФСР. Полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством».
² Николай Михайлович Скоморохов (19 мая 1920, с. Лапоть, Саратовская губерния — 14 октября 1994, Монино) — советский лётчик-истребитель Великой Отечественной войны, маршал авиации, дважды Герой Советского Союза, заслуженный военный лётчик СССР (1971), доктор военных наук, профессор. Депутат Верховного Совета СССР 6—8 созывов (1962—1974).
³ Бочка — фигура высшего пилотажа. Самолёт совершает оборот вокруг продольной оси на 360 градусов, не меняя направления полёта.
4 Богородский Фёдор Семёнович (1895—1959) — советский живописец, большинство известных картин которого посвящено революционным матросам. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Лауреат Сталинской премии второй степени. Член РСДРП (б) с 1917 года.
5 Сергей Васильевич Герасимов — советский живописец, педагог, доктор искусствоведения, профессор, директор МГХИ им. В. И. Сурикова в 1943—1948 годах, первый секретарь Правления Союза художников СССР в 1958—1964 годах. Академик АХ СССР. Народный художник СССР. Лауреат Ленинской премии. Член ВКП с 1943 года.
6 Дмитрий Стахиевич Орлов (работал под псевдонимом Д. Моор или Дмитрий Моор; 1883—1946) — русский и советский художник, мастер графики, один из основоположников советского политического плаката, Заслуженный деятель искусств РСФСР (1932).
7 Сигизмунд Александрович Леваневский — советский полярный лётчик, совершивший несколько авиаперелётов в 1930-х годах, Герой Советского Союза.
8 Владимир Николаевич Чернавин (родился 22 апреля 1928) — советский военачальник, Герой Советского Союза, адмирал флота. Последний Главнокомандующий ВМФ СССР — заместитель Министра обороны СССР (1985—1992). Член ЦК КПСС (1986—1990). Депутат Верховного Совета СССР 10-11 созывов.
9 Орден Мужества — государственная награда Российской Федерации. Учреждён Указом Президента Российской Федерации от 2 марта 1994 года.
10 Владимир Михайлович Мясищев — (15 [28] сентября 1902 — 14 октября 1978) советский авиаконструктор, генерал-майор-инженер, Генеральный конструктор ОКБ-23, доктор технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки и техники РСФСР. Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской премии,
11 Сергей Павлович Королёв (30 декабря 1906 [12 января 1907] — 14 января 1966) — советский ученый, конструктор ракетно-космических систем, председатель Совета главных конструкторов СССР (1950—1966). Академик АН СССР (1958).
12 Дейнека Владимир Григорьевич (8 мая 1940 года, город Феодосия, Крымская АССР, РСФСР) — советский и российский военачальник, генерал-полковник (14 декабря 1994 г.).
13Виктор Борисович Шкловский (12[24] января 1893 — 5 декабря 1984) — русский советский писатель, литературовед, критик и киновед, сценарист. Лауреат Государственной премии СССР (1979).
© Copyright: Александр Крохин
Важное дело делаете, Александр Николаевич! Вот так, по крупицам, создается история, память для человечества. Большой и кропотливый труд, это надо ведь держать в памяти столько событий, деталей, даже мельчайших!
Потрясающе!!
Спасибо, Людмила Васильевна и Евгения Аркадьевна! О таких Героях люди должны знать и на их примерах воспитывать молодое поколение. Я служил в ВДВ, и наш лозунг «Никто кроме нас!» постоянно стучит в моём сердце. Поэтому пишу о тех, которые близки мне по духу и по сердцу.
Как мало сейчас книг, рассказов — именно таких честных, основанных на реальных событиях, о самой жизни!
Поклон за такую патриотическую литературу!
Спасибо, Альбина! Почти каждый день уходят от нас ветераны, и очень скоро — мы даже не успеем оглянуться — нам уже не у кого будет спросить: «А как это было на самом деле, расскажите…», как это случилось с моим отцом, братом, дядей. И мы будем горько жалеть, что не успели задать мучающие нас вопросы чуть раньше, пока ещё не было поздно.