Пишут друзья. Блокадный декабрь. Проза Е. Щербаковой

1

В комнате было темно, глухо и холодно. Мертвая тишина окутала ее, и только ветер свистел в щели. Стены посерели и казались мрачными, похожими на тюремные, откуда веет томительным существованием. Казалось, вся комната была в каких–то оковах, запрещающих радоваться и просто жить. Да и чему радоваться, когда изнурительная блокада приперла уже к стенке. И теперь только ждешь чью–нибудь поддержку, чтобы поверить в новые силы.
Тяжесть существования была во всем, но, казалось, вот-вот наступит та грань, когда будет конец всему.
Аленка спала в постели. Мама не хотела, чтобы мы знали и видели, что делается на улице, и закрывала нас в доме одних, а сама уходила. Но война напоминала о себе везде. Мы все равно чувствовали, что в любой момент может прерваться тот волосок, который держит нашу жизнь.
Я хорошо знал, что голод и холод косил людей. И мне становилось страшно за себя, за маму, за Аленку. Я смотрел на сестричку, на ее тонкое тельце и думал: «Пусть спит». Но она проснулась и подала голос.
-Где мама? – были первые ее слова.
-Скоро придет.
Она сбросила тяжелое одеяло, встала в одной рубашке, словно невесомая пушинка, и подошла к занавешенному окну, от которого задувало холодом.
-Опять темно. Я хочу посмотреть, что там, на улице. Давай откроем окно.
-Мама говорит, что мы должны спать. Не ходи.
-Ну-у,- протянула Аленка.
-Сон дает силу. Ложись. А когда мама придет, мы что–нибудь покушаем. На, выпей.
Я налил в стакан воду и дал Аленке. Руки дрожали от холода, но цепко впились в стакан.
-Ну, я не хочу спать, — закапризничала сестренка. Последнее время она постоянно была раздраженной, и я не знал, как ее успокоить. «Хоть бы спала», — думал я.
-Тогда оденься и сиди тихо.
Надев толстую мамину кофту, которая свешивалась ей до колен, Аленка села в угол комнаты.
Ее худое лицо осунулось и в тени казалось длинным, словно у суслика. Она молчала, смотрела на меня пронзительно, будто я ее обманываю, и было как–то тягостно.
-Почитай мне сказку, — вдруг попросила Аленка, нарушив мучающую тишину.
Мама всегда читала перед сном Аленке сказки. Но теперь ее не было дома, а сестру надо было чем–то занять. Я взял книжку, казавшуюся такой же холодной, как и стены, вздохнул и начал.
-Постой, — сказала Аленка, — я эту сказку уже знаю. Дай я лучше посмотрю картинки.
Она проворно выхватила книжку и стала с интересом листать страницы. Но вдруг она громко закашляла.
-Простыла, — сказал я, — надень шарф и пальто, а я поставлю чай, согреешься.
Кипяток оживил заглохшие в ней силы. Аленка прижалась ко мне и, дуя в кружку и согревая озябшие пальцы, медленно глотала кипяток, облизывая губы. Допив кружку, она незаметно задремала. И я, обрадовавшись за нее, взял ее на руки и положил на кровать. Почувствовав усталость, я тоже лег на диван и быстро уснул.

2

Город казался серым. Даже белый снег, припорошивший улицы, был какой–то темный, будто небо накрыла большая черная туча, и не хватало света. И в этом затмении люди еще жили из последних сил. А сколько погибло от голода! Страшный зверь – война. Она ждала, что город весь сам перемрет.
Марья Николаевна закрыла глаза, чтобы отогнать напоминания о смерти. На минуту остановившись, и, вспомнив Аленку и Сережку, снова пошла. Но Смерть, следуя по пятам, будто догоняла и ее. Марья Николаевна чувствовала слабость, свое скованное нутро, как в панцире, и включала в сознании ужасающие картины, когда слабые люди падали замертво на глазах у всех.
«Неужели, и со мной так случится, — думала она, — нет, не должно этого быть ради Аленки и Сережи».
Марья Николаевна стояла за пайком в очереди. Люди собрались в томительном ожидании за малый кусок хлеба. Но это то единственное, что им помогало еще держаться.
Марья Николаевна знала, что она принесет этот кусок и даст детям.
Но очередь превращается в испытание. Выстоять бы. Кто–то не выдерживает и падает в обморок прямо на соседа.
-Помогите ему, — слышатся голоса. И сразу думается о войне. Там корежат железные танки, сбивают самолеты, а мы живые люди. Мы также ломаемся, но сердце все же не железное. Оно чувствует. Особенно в минуту слабости это чувство обострено.
«Неужели, столько жертв, — думает Марья Николаевна и закрывает глаза, — ведь очереди поредели. Что будет завтра? Никто не знает. Наверное, чья-то смерть снова, постепенная, будто по-очереди.
Марья Николаевна просовывает руку в окно за пайком. Да, вот хлеб на троих. Она трепетно заворачивает его, скрытно кладет в сумку, и пробирается обратно через толпу.
Теперь домой. Она идет по мостовой. Город опять бомбили. Отбитые плитки и треснутые стекла пугают шальным попаданием снарядов. Кто знает, где подорвут, если обстрел повторится. А если твой дом? Остается только надеяться и сочувствовать.
–Как я вас люблю, вот приду, обрадую, одни вы у меня там — шепчет она с любовью о детях и торопится к своим домочадцам.

3

На пороге дома Марье Николаевне встретился столяр Прохорыч.
-Что–то не могу достучаться до Николая Михайловича.
-А он дома?
-Да мы с ним вчера договорились встретиться и пойти за пайком, а его все нет.
-Не случилось ли чего с ним? Но как к нему попасть?
-Все может быть.
-Стучать уже напрасно. Не отзывается.
-В таком случае придется вскрывать квартиру.
-Да она почти открыта.
Прохорыч дернул замок, и дверь отворилась. Марья Николаевна зашла внутрь. Комната была неубрана и заброшена. На столе на тарелке валялись кости от съеденной крысы, было душно.
«Как мог опуститься человек, – не ожидала она от Николая Михайловича, — вот что значит жить одному». Пробравшись через сваленные коробки, она открыла окно. В комнате в углу сидел Николай Михайлович.
Прохорыч подошел к нему, наклонился. Тот был мертв.
-Врача, — сказал Прохорыч.
Что–то одернуло Марью Николаевну. Да, смерть, она совсем близко ходит, вот уже и в ее доме.
-Что же? Хоронить придеться.
-В чем? Сейчас-то и гробов нет.
-А как же тогда?
-Ну, уж придумаем как. Шкаф придется ломать, — сказал Прохорыч и ушел.
Как все ужасно! – подумала Марья Николаевна и закрыла глаза. Но, точно опомнившись, торопливо и небрежно стала освобождать шкаф.

4

Новый год был совсем близко.
Марью Николаевну оповестили, что в центре открылся детский магазин игрушек. Было распоряжение для всех детей окупиться игрушками, чтобы собрать деньги на фронт.
Деньги теперь что? А игрушки для маленькой Аленки будут на Новый год.
Достав книжку с полки, где хранились заложенные деньги, мама отсчитала какую-то сумму, дала мне деньги и послала с Аленкой в магазин.
Магазин был в центре города. Аленка шла и громко разговаривала со мной.
-А правда, Дед Мороз будет с подарками там? Он всех-всех детей любит? – не умолкала она.
И вот мы подошли к магазину, встали у витрины и стали рассматривать игрушки.
Они были самые разные: заводные и механические, просто мягкие игрушки и куклы. Мы любовались ими с Аленкой, у которой от восторга разбегались глаза.
-Что вам? – торопливо спросила продавщица, когда подошла наша очередь.
-Ну, выбирай, — сказал я и поднял Аленку на руки.
-Мне вон ту ходячую куколку, — сказала она и прижалась ко мне щекой.
-Эту? — указала продавщица на куклу в башмачках и в красной шапочке.
-Да, Красную Шапочку, — сказала Аленка.
На витрине было несколько механических кукол в парчовой ткани, но Красная Шапочка, на которую указала продавщица была особенно мила и походила на маленькую Аленку.
-Самая красивая и с корзинкой с пирожками. Я тоже пирожки хочу, — любовалась куклой Аленка.
Продавщица положила Красную Шапочку в коробку и, завернув ее, подала нам.
-А вот пирожков только нет, — сказала она, — зато кукла.
-А тебе что? – спросила она меня.
-Машину, — торопливо сказал я и передал деньги. Уж очень мне понравилась черная «Чайка», о которой я мечтал раньше.
Расплатившись с продавщицей и получив игрушки, мы возвращались домой. Аленка шла довольная.
-Это дед Мороз нам игрушки принес, — сказала она, — не забыл нас.
-Будет тебе еще дед Мороз, — сказал я, — вот сейчас придем и елку нарядим.
-Елку, с огнями? – спросила Аленка, — И я куклу под нее посажу. Мама обрадуется.
Завтра мы ждали 1 января и весь вечер с мамой и Аленкой наряжали елку. И вот, наконец, надели звезду на самую макушку.
-Здорово, — кричала Аленка, прыгая,- давай зажжем огни.
Мрачная морщинка пробежала по лицу мамы.
-Нельзя, — сказала она, — ты же знаешь, что свет не включают ночью. —
-А я хотела огни посмотреть, — грустно сказала Аленка, — Тогда пойду спать, все равно ничего не увижу.
-Зато Красная Шапочка все видит и знает, что ты хорошая девочка.
Мама догнала дочку, поцеловала ее, раздела и уложила в постель вместе с куклой.
Все-таки был у нее маленький праздник, такой же крошечный и беззащитный, как и сама она.

© Copyright: Елена Щербакова

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники
Запись опубликована в рубрике МЫ ПОМНИМ, ПИШУТ ДРУЗЬЯ с метками , , , . Добавьте в закладки постоянную ссылку.

3 комментария: Пишут друзья. Блокадный декабрь. Проза Е. Щербаковой

  1. Светлана Наумова-Чернышова говорит:

    Хорошо пишете, Елена.

  2. admin говорит:

    Весь день 27 января на глазах были слёзы — по телевизору показывали документальные и художественные фильмы о блокаде, в каждом новостном выпуске была эта тема…
    Тяжёлая горькая тема… и в тоже время — светлая — снятие этого удушающего кольца блокады…
    Такое надо помнить… об этом нужно рассказывать…
    Спасибо за рассказ, Елена!

  3. Всеволод Кузнецов говорит:

    ПРОНИКНОВЕННО, ЛЕНОЧКА! НО НАМ НЕ НАДО ЗАБЫВАТь, ЧТО В НОЧЬ С 27 НА 28 ЯНВАРЯ 1725 ГОДА НЕ СТАЛО ПЕТРА ВЕЛИКОГО, ОСНОВАТЕЛЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА. И ЭТО СИМВОЛИЧНО!..

    МЕДНЫЙ ВСАДНИК

    Жаль, что я мал, и не могу
    Пожать у памятника руку, –
    За ту – великую науку,
    Что им преподана врагу!

    За то, что труженика в нём
    Не перевесила корона,
    А табуретка, вместо трона,
    Не помешала быть царём!

    За то, что боль родной земли
    Он называл своею болью,
    И Русь любил – такой любовью, –
    Какой не многие могли!

    Всеволод Кузнецов

    ПИТЕР, 1967 год.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *