Гости сайта. Третий после Бога. Проза Л. Сикорской

Небо играет подмигивая,
Зазывая меня летать.
Авиация - это религия,
Авиацию надо познать.

Испытать и силу, и грацию,
Поцелуй в полёте сорвать,
Моя женщина - АВИАЦИЯ,
Разреши мне тебя обнять.

Женщина милая, «одиозная»,
Привораживающая мужчин,
Смелая, гордая и серьёзная,
Мы верны тебе до седин.
                                  ( А. Фролов)

Два процента людей на планете не мыслят свою жизнь без неба. Три процента людей бесповоротно страдают аэрофобией, и переживают от этого, потому, что они хотят летать (по закону неудач: хочу именно то, что не дано). Девяносто пять процентов — никогда не задумывались: что такое полёт по своей сути вообще?
Это статистика. А есть ещё и интересное выражение Б. Шоу: «Два процента людей умеют и хотят думать. Три процента людей думают, что они думают. И девяносто пять процентов людей лучше умрут, чем будут думать». И это то- же статистика.

***
Время моей учебы заканчивалось, наступала самостоятельная трудовая жизнь. Хотя, с годами, я поняла, что это только условное понятие. Учимся мы всю жизнь.
— Ну что, настроилась? — обращается ко мне мой учитель Олег Григорьевич – надеюсь, ты понимаешь, что, входя в операционную, надо абстрагироваться от всего, что за пределами её? Ты – умничка. Ты всё сможешь. Главное — новая жизнь, которой ты помогаешь появиться на свет.
Я понимала всё. И всю ответственность происходящего момента. Затем – первая самостоятельная операция.
Вечером, засыпая, я вспомнила один интересный разговор, который однажды произошёл у меня с Саней. Мы встретились в августе на каникулах после третьего курса. Сидели во дворе на лавочке возле нашей ивы из детства.
— Сань, а как у тебя прошёл первый полёт, — спросила я его тогда.
— Да ужас, инструктор так ругался!
Мне так хотелось знать все подробности, и я не унималась.
— Страшно было?
— Да как тебе сказать? Ты скальп в руки впервые взять не боялась?
— Ну, это же разные вещи, Саш!
— Ты знаешь, мне однажды инструктор сказал: «Высший пилотаж в одной авиации не бывает. Высший пилотаж – это мастерство в любом деле и даже в человеческих поступках».
— Да, он прав. А вы ещё летаете на «L-29»?
— Нет, мы в этом году уже освоили сверхзвуковой «МиГ -21»! У него такая хорошая управляемость, особенно в поперечном канале. Он от «бочки» крутится за секунды на скорости 700 км/час, и за 40 секунд касается посадочной полосы!
Я понимала, о чём говорит мой друг. Подход к профессии, к труду, должен проходить через творческое начало. Лётчика тянет безумно в небо, моряка – в море, врача – лечить и спасать. Их тянет органическая связь к действию. Действия побуждают брать ответственность за принятие решений. Цепочка творческих ожиданий «в полёте штурвального режима». Мотивация поднять самолёт или спасти человека – это своего рода эволюционное опережение работы мозга, которое побуждает к адекватному реагированию в нестандартных ситуациях.
— Сань, а какой у тебя был первый инструктор? — продолжала я развивать своё неугомонное любопытство.
И мой Летун стал рассказывать с необыкновенным восторгом.
Каждый лётчик, всегда с каким-то необыкновенным тёплым чувством вспоминает своего первого инструктора. Вот и наш герой, помнил его как отца, словно именно он дал ему жизнь в прямом смысле этого слова.
«Крестный отец авиации» был веселый и очень оптимистичный человек. Находясь с ним рядом, казалось, что проблемы, существовали секунды, потому, что их уничтожали моментальные решения. Ему нельзя было говорить о самой проблеме, нужно было сразу предлагать её три решения.
Когда он был в хорошем здравии и настроении, то напевал шуточную песню:

От модели к планеру! От планера — на самолёт!
Если небом голову ранило, то это уж не пройдёт!

Последнюю строчку он менял в зависимости от ситуации:

От модели к планеру! От планера — на самолёт!
Если полётом дурака ранило, считай навсегда идиот!

Его бурканье, чем-то напоминало песню пирата.
«Хо, хо, хо…. И бутылка рома!»
Изъяснялся он как положено инструктору: по разговорнику, который составлял 72 тома «очень внятных и доходчивых» словосочетаний. Но этим уже давно никого не удивишь. У него было, как сейчас выражаются, «своё», крутое наказание. И вот как это происходило.
Учиться летать – штука такая, добровольная. Никто никого не заставлял: хочешь летать – учись, не хочешь – иди, гуляй! Но наказать – это была традиция! Причем такая, которая для тех, кто не мыслил себя без неба, была сущим исчадием ада!
Во время полёта, инструктор считал «баллы несоответствия», он их так называл. Причём считал их с каким-то упоением мести! Во время полёта, он всё терпеливо объяснял, всё контролировал. Бывало, срывался, проходил по диагоналям и параллелям крылатыми фразами, но это было нормально! Хуже всего было, когда после полёта, разобрав все недочеты, он спокойным голосом объявлял: – КАКУЮ КНИГУ ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ КУРСАНТ ДО СЛЕДУЮЩЕГО ПОЛЁТА?
Вы спросите: и что тут такого, прочитать книгу!?
Вы поймете, когда узнаете их названия: «Унесённые ветром», «Джейн Эйр», «Гордость и предубеждение», «Леди Сьюзен» — это же не книги, это же УЖАС! Одно дело читать про лётчиков, про войну, а это что! А как читать любовные романы, если ты постоянно находишься в мужском коллективе!
Одна мысль, что после полёта, ты услышишь название какого-то «придурошного» женского романа, стимулировала так, что полёт становился каждый раз всё лучше и лучше.
Когда курсант приходил на следующие полёты, он проходил некую «литературную пытку». Её выдержать было невозможно, если ты не читал произведение. Вопросы были коварные, сосредоточенные на описание деталей. Не ответив на них – курсант просто не допускался до полётов.
Будущие пилоты не понимали этого «литературного чтива», но желание подняться в небо было сильнее, и, ломая себя, читали эту «бабскую муть». И однажды они устроили бунт! Инструктор терпеливо выслушал их и спокойно объявил: «Условия не меняю. Кто остается — тот остается. Кто уходит – счастливого полёта ножками по земельке». Из отряда никто не вышел.
Как-то, инструктор собрал своих орлят на аэродроме и сказал то, что останется на всю жизнь в их сердцах, станет лётным стержнем у этих мальчишек.
— А вот теперь, я отвечу вам, почему заставлял читать эти девичьи романы. Запомните раз и навсегда: Авиация – это самая желанная Женщина для вас на всю оставшуюся жизнь. Если не знать её характера, её красоты, неповторимых капризов и желаний, не понимать тонкостей в общении с ней – летчика из вас никогда не получится! Ведь не просто, когда пилот садится в самолёт, он его обходит и нежно поглаживает, словно любимую. И женский голос предупреждает об угрозах опасности. И там, в небе, нет нужнее слова «надежность». И выполняя фигуры пилотажа – это же не просто мастерство! Это же танец! И в небо вас тянет, как на свидание. И краски неба, словно самые красивые ткани на платье, потому, что ОНА, АВИАЦИЯ – ЖЕНЩИНА!

Как же это важно, когда на самом жизненном пути, встречается мудрый и опытный человек. Если он берёт тебя за руку, и даже если ты сопротивляешься со своим юношеским максимализмом, терпеливо ждёт, когда твоё сознание начнет принимать и слышать посыл той информации, которая так необходима.
Стать лётчиком не просто. Ох, как же не просто. Душу лётную, нам дает Бог! Сознание будоражат и покоя не дают – Ангелы! А жить учат в небе – Инструкторы! Третьи после Бога!
Когда Саня говорил, у него так от восторга сияли глаза! Немыслимо, как же он любит Авиацию! «Вот к кому ревновать его надо! К Авиации! А я прицепилась к этой Лядовой!» — подумалось мне в это мгновение.
— Сань, а как ты думаешь, будут у нас когда-то такие самолёты, которые сами будут летать? — спросила я, продолжая узнавать подробности.
— Да, думаю, что да. Но понимаешь, Оля, что важно — хочется летать, а не только управлять самолётами. Сочетание функций искусственного интеллекта машины и естественного интеллекта лётчика и экипажа. Мне в самолёте спокойнее как-то. А прыгать с парашютом не люблю.
— Но, полёты же, можно оставить как спорт. Для ощущения человека птицей!
— Птица! Ну и придумала! Хотя, красиво. Экзюпери здорово написал: «Самолёт — машина, но притом, какое орудие познания! Это он открыл нам истинное лицо Земли». Далеко не каждому открывается истинное лицо Земли, а только тем, кто знает цену ответственности и человеческой жизни. Тем, кто готов рискнуть. Например, доставить на самолёте умирающего ребёнка в больницу.
Я во все глаза смотрела на своего аса. Он же говорил об Авиации! Об этой красавице!
Два года уже прошло после этого разговора. И сегодня я его вспомнила. «Лечение, как высший пилотаж полёта» — эта мысль стала моим девизом!
Как же хотелось почувствовать поддержку друзей, но их не было рядом – они несли службу на своих «железных кораблях с винтами в разных местах».
Мой винт был у меня в руках!
Наши учителя, наставники, инструкторы! Низкий вам поклон за то, что вы для нас сделали. Ваш труд – это не традиции, не инновации. Это передаваемое индивидуальное мастерство, которое вы приобрели за свою жизнь и со щедростью нам отданное для того, чтобы им воспользовались в своих жизнях. Наш творческий путь, как многомерная иллюзия, которая имеет смысл только тогда, когда эта иллюзия становится реальностью.
У американского писателя Р. Баха есть потрясающая фраза: «…вы…-… это воплощение идеи безграничной свободы, воплощение образа Великой Чайки, и всё ваше тело, от кончика одного крыла до кончика другого — это не что иное, как ваша мысль» («Чайка по имени Джонатан Ливингстон»). Так и у Человека, от одной руки до второй – ощущение и желание взлёта с помощью мысли, которая вселяется во всё тело немыслимой энергией, потому, что истинно поднимает только она. И чем сильнее это желание, тем выше полёт мысли.

***
В жизни каждого человека не бывает ничего просто так. Каждая встреча для чего-то нужна. Даже если из неё извлекаешь не совсем приятный урок. В конечном счёте, следуя китайской мудрости, когда ты на кого-то указываешь пальцем, то три других – указывают на тебя. Если кто-то не очень хорошо отнесся, или сделал что-то не так, что соответствовало твоим планам – ищи все причины случившегося в себе. Значит, не рассмотрел человека, и не оценил его возможности, возложил на него то, что человеку не под силу. Или придумал сам возможный исход, а человек и не догадывался о ваших планах. «Додумывание», переделывание, капризы, требования – это никчемное занятие тупиковых ситуаций во взаимоотношениях.
Как-то, читая о Григории Бахчиванжджи, я прочла в книге лётчика-испытателя Игорь Шелеста «С крыла на крыло»: «…В ответ на поздравления, вдруг Жора сказал: «Друзья мои, спасибо за всё. Но знаю: разобьюсь на этом самолёте. Я в трезвом уме и отдаю отчёт своим словам. Мы на переднем крае технической битвы, и без жертв, всё равно не обойтись. Я иду на это с полным осознанием долга. Вы скажете: черт знает, что плетёт, неврастеник, мистик. Нет, дудки! Это воля и смелость. Даже сейчас, сделав только два ракетных полёта, говорю, что не зря прожил жизнь. А как хотелось бы сделать много больше, оставить о себе глубже след в памяти людей».
Остались воспоминания о том, что Григория, как-то спросили: почему он летает в старой, совсем потрёпанной лётной куртке, когда им выдали новенькое обмундирование. Ответ был следующий: — «Я всё равно погибну, а так хоть будет что жене продать. Деньги будут».
Прочитав следующее, меня охватил холод. Как же так? Как получилось, что место захоронения Гриши, после последнего испытания «Би-1» в Свердловске, где не было боевых действий, где после трагедии хоронили лётчика друзья, коллеги, жена, могилу искали следопыты и нашли спустя 20 лет, в феврале 1963 года.
Человек шёл осознанно на гибель во имя будущего авиации, рисковал жизнью. Понимая всё, заботился о любимой и самой малостью того, что у него было, делился. И как ответ – забвение?
Эти мысли мне не давали покоя. Но я всё время вспоминала основное правило жизни – не спеши делать выводы. Надо сначала понять.
Приближался День Российской Армии – 23 февраля. Я планировала прийти в гости к Легенде авиации, Герою Советского Союза, летчику – испытателю Микояну Степану Анастасовичу, и поздравить его. Встречи с этим Человеком, для меня были настоящим подарком. Мне было всегда интересно разговаривать с бывалым авиатором. Его такой приятный и спокойный голос, позволял вести диалог как бы «на равных». В беседе перечеркивался возраст, степень сопричастности к авиации, подвиги и заслуги. Во главе всего становились: доброта, интерес, и порядочность… и мужское, истинное «гусарство» и профессионализм.
Когда я приходила, дверь открывал всегда сам Степан Анастасович. И всегда, как полагается истинному джентльмену, он помогал мне раздеться и сам вешал пальто (если на улице было межсезонье). Мы проходили в комнату с роялем (я её так называла) и он предлагал мне чаю.
Я люблю такие квартиры. В них что-то есть от тех домов, в которых всё создается с особой любовью. Где не следуют строгим правилам дизайна. Там дух является уютом. Всегда, попадая в эту атмосферу, сразу понимаешь, что ты словно у себя дома. И этот рояль, и книги, и фотографии родных и любимых вперемешку с фотографиями самолётов.
В этот день, мне очень хотелось расспросить у прославленного лётчика о Григории Бахчиванджи. Он ровесник тех событий. Сам испытывал первые реактивные самолёты. Очень хотелось, что бы Степан Анастасович вспомнил, что-то интересное о том времени и событиях.
Мы сели за стол. Я протянула ему флешку с записью нового фильма о А.М. Люльке. Степан Анастасович флешку взял, и как всегда забеспокоился, тем, чтобы переписать фильм и вернуть её мне. А я, как всегда, начала уговаривать, не беспокоиться и оставить её себе.
Добрые глаза, спокойный взгляд, по-отцовски добрая улыбка – я сразу оказалась в ауре добра и неба.
— Степан Анастасович, а я вот, что давно хотела у Вас спросить – начала я диалог, помешивая сахар в чашке из «дулевского» сервиза – Скажите, Вы, случайно, не знаете, почему получилось так, что долгое время никто не знал места захоронения Бахчиванджи?
— Ну, дорогая моя, время тогда такое было. Я после войны многих своих погибших друзей искал. Но тот, кто помнит, всегда найдёт время, чтобы хоть последнюю дань отдать другу – постоять рядом и помолчать.
Я сразу заметила грусть в его глазах. Даже мысль мелькнула: ну зачем спросила? Я смотрела на аса. Он сосредоточился и продолжил.
— Терять очень тяжело.
Вдруг лётчик, чтобы перевести разговор от грустных воспоминаний, предложил мне конфеты.
— Раньше я «Белочку» любил очень, сейчас зубов нет своих…
Я улыбнулась.
— А ты, что спросила о нём? Я не очень люблю говорить о том, что уже и сам не помню. Годы берут своё. Ты прошлый раз о Тимке спрашивала. А когда ушла, я вспомнил, что забыл сказать.
Степан Анастасович посмотрел на стену уставленную книгами.
— Ты что там видишь сейчас?
— Много книг Пушкина…
— Много Пушкина не бывает. Ты знаешь, когда мы в Каче молодыми мальчишками в свободное время дурачились, Тимка Фрунзе всё время читал. Знаешь, что он мне однажды сказал?
Я сосредоточенно смотрела на летчика-испытателя.
— Часы налёта складываются не только из минут, проведённых в небе. Они складываются и из прочитанных страниц книг. Если книгу развернуть посередине, то получатся крылья, которые уносят с такой же скоростью, что и самолёт.
У тебя вот, какая любимая? — и он посмотрел мне прямо в глаза.
— «Маленький принц» — ответила тихо я – я с ним летаю.
— Летаешь фактически или мыслями?
— А, какая разница? Мозг реальность и воображение воспринимает одинаково. Он не считает фантазию недействительностью.
— Вот так и Тимур считал. Знаешь, что он говорил, когда подходил впервые к самолёту? Он говорил: «Иду на Вы!».
Я чуть не подпрыгнула!
— Как! Эта фраза – предупреждение вступить в противостояние! А самолёт – он же друг! – почти выкрикнула я.
— А кто тебе это сказал? – спокойно задал мне вопрос лётчик.
Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга.
— Эту фразу сказал Святослав, князь русский, принимая достойно вызов недруга.
— Самолёт никогда не подпускает лётчика сразу к себе. У него будущему лётчику авторитет ещё заслужить надо. Нагрей-ка ещё чайку.
Я пошла на кухню.
И правда, думала я, и почему я всегда считала, что самолет, как у Киплинга — «ты и я одной крови»?
Почему-то в этот момент, я вспомнила, как мне давала читать воспоминания своего отца, лётчика-аса, Героя Советского Союза, Глухарева Виктора Яковлевича, его дочь Марина. Одно описанное событие, мне просто глубоко врезалось в сознание.
Однажды в небе над Малой Землей, он оказался в воздушном бою один с восемью истребителями противника. Вот драка была! И самое интересное, что от «неистового боевого сумасшествия Вити в небе», трое ушли под воду – остальные сбежали. Когда Герой вернулся к своим, у самолёта не было живого места. И это за один час боя. Самолёт невозможно было даже узнать и уже починить. Отлетался хороший: весь чёрный от дыма, под мотором лужа горячего масла, всё хвостовое оперение превращено буквально в лохмотья, фюзеляж — в решето. Самолёт спасал своего лётчика! Он подставлял себя под пули, а его уводил от смерти! До последнего дотягивал до земли. Орал и замирал, оживал и стонал, но дотягивал. Даже сами шасси вышли.
Когда чайник закипел, я вернулась обратно.
— Степан Анастасович, а что вы считаете главным в лётном деле?
Мой Герой снова протянул мне конфетку.
— Не знаю. Верность самолёту, а самолёт тебе. Запись в лётной книжке, наверное. Я помню первую свою 5 сентября 1940 года, когда отлетал на «У-2» два часа и 44 минуты. Она такая сладкая, эта запись. И хочется летать и записывать, летать и записывать… Мне тогда инструктор — лейтенант Коршунов сказал: «Не балуйте только. Небо баловства не прощает. Эх, мальчишки…».
Года брали своё. В возрасте человек хорошо помнит себя молодым. Может, от того и были такими приятными и ясными воспоминания о друге, Каче, первых полётах, любви. И так — далёкие воспоминания, близкие по времени.
— Понимаешь, есть лётчики особой касты. Тимур Фрунзе и Гриша Бахчиванджи были такими. Они особенные, начиная с имени. Ведь Тимуром, его так назвал отец. Такого имени не было раньше. Михаил Фрунзе назвал так сына и потом так же назвал Гайдар своего. Потом появилась книга «Тимур и его команда».¹
Победа зависит от множества обстоятельств. Риск – полностью зависит от человека. От принятого им решения. Человека, готового на действие – подвиг, можно угадать по его светлому отношению к миру и детям. По светлости во взгляде, по потрясающей улыбке, по доброжелательности.
На стене висит в рамке очень интересная фотография. Я всматриваюсь в неё внимательно.

— А на этой фотографии кто? – спрашиваю Степана Анастасовича.
Лётчик поворачивается к ней лицом и задумчиво смотрит.
— Это мы в Каче. Вот, с планшеткой и парашютом – наш инструктор, а справа от него – Тимка. Я в самолёте. Молодые совсем, мальчишки. Нам здесь по восемнадцать.
— А как звали вашего инструктора, — продолжаю интересоваться фотографией.
Степан Анастасович внимательно посмотрел на меня и ответил.
— Костя. Старший лейтенант Константин Коршунов. Он был очень интеллигентным молодым человеком. Мы у него третий выпуск. Он на десять лет был нас старше. Но в то время взрослели как-то внешне рано, но Костя казался нам нашим ровесником. Он был очень тактичным, грамотным и потрясающим лётчиком и был для нас совершенно особой фигурой.
— Третьим, после Бога! – улучив паузу, вставила я.
Степан Анастасович перевёл взгляд с фотографии на меня:
— Мы в то время в Бога не верили. Хотя, ты права. По значимости в наших жизнях – да. У инструктора должен быть непререкаемый авторитет и не только в лётном деле, а во всем. Настоящий лётчик сначала рождается в душе инструктора. Он начинает видеть своего ученика изнутри, начиная с мозгов. Поэтому, Коршунов часто приходил к нам в казарму, общался с нами, шутил. А я уж не говорю, как он нас тщательно готовил к полётам и о том, как серьезно и подолгу разбирали «послеполётку». Мы его очень любили. И слушали с полуслова, с одного движения головы и глаз. Я его часто вспоминаю. Чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю. Для Тимки он был практически вторым отцом. И ты знаешь, — тут голос моего аса немного по-старчески задрожал, — он смог нас всех сдружить и на равных поставить на крыло. И нас, московских мальчишек с десятилетним образованием, и деревенских ребят из разных глубинок страны — восьмиклассников. Я вот думаю: как это у него получалось?
— Желание вас сделать не просто лётчиками, а асами. – ответила я. — А как сложилась его дальнейшая судьба?
— Он погиб на фронте в октябре 41- го. Был сбит немецкой «зениткой», когда его звено прикрывало самолёты, штурмовавшие аэродром под Малоярославцем.
Моя машина медленно отъезжала от Большой Пионерской.
Я мысленно всё возвращалась и возвращалась к разговору.
Со старой довоенной фотографии на меня ещё смотрели Герои. Ещё живые, такие красивые, такие настоящие. Они улыбаются опьянённые небом и «первыми сладкими» записями налётов в лётных книжках, для некоторых эти записи перейдут в короткую и горькую строчку: — «Погиб в бою». И слова Степана Анастасовича: — «Ты знаешь, однажды Тимка в небе «погусарил». Коршунов пожурил его серьёзно.
— Смири свою прыть. Не изменишься – погибнешь».
Как же сейчас вовремя провести аналогию между человеческой жизнью и авиационными терминами. Катастрофой – в авиации официально принято так определять лётное происшествие, в результате которого есть хотя бы один погибший. Если жертв нет, но самолёт не может быть отремонтирован в условиях эксплуатации, происшествие называется аварией, а в случае возможности ремонта – поломкой. Инструктор или учитель, для них самое главное, чтобы человек, неважно в какой профессии, мог избежать первых два пункта. С третьим — всегда разобраться проще.
А может поэтому, инструкторы — третьи после Бога? Потому, что рядом идут по жизни, с первого полёта оставаясь в душе, «шагая» по небу рядом.

¹Тимур – краткое имя от имени Тамерлан (мусульманский) и Теймураз (христианский) варианты имени. В свидетельство о рождении так впервые зарегистрировал своего сына М. Фрунзе.

© Copyright: Лидия Владимировна Сикорская