«Да святится имя твоё!» Проза В. Кузнецова

27 сентября 2016 года — 122 года со дня рождения Анастасии Ивановны Цветаевой

«Поэты не говорят зря.»
А.И. Цветаева. «Воспоминания»

1. Воскресшая

17 января 2006 года. Я – в центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Так уж получилось, что сюда привели дела – в доме №7 я приспособился (на самообслуживании) делать ксерокопии. Напротив – четырехэтажный дом под номером «6», давней постройки. Это дом Стахеевых. То, что здесь в начале прошлого века проживала будущая моя крестная Ольга Петровна Смирнова, жена деда, по материнской линии, Васильева Николая Павловича, я узнал сравнительно недавно, хотя лично был знаком и не раз встречался с потомком славного купеческого рода Иваном Дмитриевичем Стахеевым и его супругой Ириной Васильевной Тучиной, – нашими друзьями. Известно, что Стахеевы, в прошлом, были тесно связаны с Елабугой  и внесли значительный вклад в благоустройство города и быт его обитателей, широко занимаясь благотворительностью. А где Елабуга – там и воспоминания. Тем более, что сегодня день особый. – Ровно 15 лет тому назад, 17 января 1991 года, я впервые встретился с Анастасией Ивановной Цветаевой, – встретился, чтобы никогда не разлучаться с этим милым, дорогим сердцу, именем…

… Август 1953 года. Я, четырнадцатилетний мальчишка, возвращаюсь из первой в своей жизни геологической экспедиции, которой руководит друг нашей семьи, внук гражданского губернатора столицы и родственник Льва Николаевича Толстого – Степан Васильевич Перфильев. (Супруга Василия Степановича Перфильева – Прасковья Федоровна – урожденная Толстая). И, как выяснится позже, моя родня, через князей Одоевских, потомственных почетных граждан Шишовых и Елагиных, с Перфильевыми – в свойском родстве…
За лето, в деревне Поспелово, где находилась база экспедиции, я обрел друзей (помню, к примеру, Толю Калинина и, где он жил), научился ездить на лошадях и падать с машины, познал цену кусочку хлеба – уже в мирное время, и узнал, что Берия – враг народа, а сберкасса в городе Елабуге по-татарски называется «элемтэконторасэАлабуга» (пишу на слух, по памяти).
Почему сберкасса? – Да потому, что наш экспедиционный газик как раз останавливался возле этого здания.
И еще я узнал, что вон за той кирпичной аркой находится кладбище, где похоронены: художник Шишкин, кавалерист-девица Надежда Дурова и поэтесса Марина Цветаева. Имя великого живописца, конечно же, мне было известно, – вырос я в семье потомственных художников и, среди видавших виды картин из дедовой коллекции, или вернее, того, что от нее осталось, висел над старинным письменным столом, в прямоугольной полированной рамке, маленький этюд с «деревьями и пнями» самого Ивана Ивановича. О герое Отечественной войны 1812 года я уже  кое-что знал. А вот о Марине Ивановне, похоже, до этого и не слыхал…
Помнится, что к её могиле шли куда-то  вглубь, чуть ли не к концу кладбища, и сейчас такое ощущение, что на могиле я всё же побывал…
Лето проскочило, как всегда, быстро и, наполненный впечатлениями, я уезжал в Москву, к началу школьных занятий.

От Елабуги до Казани плыл теплоходом, лежа под скамейками (все места были заняты), на палубе четвертого класса с каким-то шустрым местным мальчуганом (который обучал меня татарскому языку и, как выяснится чуть позже – ненормативной лексике), подложив под голову рюкзачок, старательно оберегаемый… И всё же, позже, на подмосковной станции Куровская, где я покупал в подарок бабушке соломенную шкатулку, меня обворовали (деньги были спрятаны в резинке трусов), когда запрыгивал на подножку вагона, набиравшего скорость поезда. Конечно, я был расстроен, и в сердцах, неожиданно для самого себя, выпалил: «Куровская – станция воровская». И оказалось, что эта рифмованная строчка – дорогого стоит, – дороже пропавших денег, потому что я вдруг впервые осознал, что стихи – это тот уголок, закуток, куда можно надежно спрятаться, в случае прихода каких-либо неприятностей и невзгод…
Известно, что наша память, особенно детская, – избирательна. Так вот, и сейчас перед глазами белая металлическая сетка на борту теплохода, а за ней свинцового цвета волны.
Это – не Кама, это – Волга. И возвращаемся мы из Казани – несостоявшейся эвакуации – в Москву, с кратковременным заездом к моему родному дядюшке, в Пошехонье. А туда – добирались на товарняке. Было это летом 41 года. Родители вспоминали позже, что с нами  в вагоне ехали «какие-то писатели с семьями». Как знать? Во всяком случае, мы, как и Марина Ивановна, ехали в одно время и в одном направлении – на восток.

… Прошло более полувека со времени моего пребывания в Елабуге. Конечно же, мечтаю когда-нибудь вернутся в те памятные места и творчески осмыслить прожитое… А пока – стихотворение, написанное в июле 2004 года, и, посвященное светлой памяти друзей-геологов. Степану Васильевичу и Зое Георгиевне Перфильевым, которые нашли свое упокоение, как и многие представители славного рода Цветаевых, на Ваганьковском кладбище:

Елабуга, Елабуга,
– знакомые места,
Висит над Камой радуга –
Подобием моста.

Вблизи – село Поспелово
И Моченька-река…
Здесь столько камня белого,
Что хватит на века…

Входил шагами робкими
В Божественный наш труд,–
(А трудности – за скобками, –
Геологи – поймут)…

И, может, где-то, исподволь, –
Рука рвалась к перу…
Елабуга – как исповедь, –
Где весь ты – на яру…

… Весна 1966 года. Таруса. Мы с супругой впервые приехали в эти заповедные места. И, к нашему обоюдному удовольствию, познакомились с журналистом и краеведом, человеком, до самозабвения, влюбленным в родной край, Иваном Яковлевичем Бодровым. Позже, уже в Москве, я обнаружил у себя его книгу «Приокские дали», с предисловием Константина Георгиевича Паустовского, сказавшего восторженные слова в адрес нашего добровольного экскурсовода. В свою очередь, Иван Яковлевич с теплотой отзывался о знаменитом писателе и своем земляке, также безгранично влюбленным в приокские дали и, особенно, – в загадочный Ильинский омут. Он сделался нашим попутчиком, рассказчиком и «показчиком». А среди тарусских достопримечательностей особое внимание обратил на деревянный домик, подлежащий сносу, – домик связанный с судьбой Цветаевых. Он уже стоял без окон, без дверей, но все ещё держал свою душу нараспашку, принимая последних посетителей.

Мой город ломают…
Но как сохранить
Эту хрупкую вечность?
Кого убедить?
Кого удивить
одинокою речью? –
По домам наших предков
стреляют картечью…

Это, к сожалению, происходит и сегодня, в нашей родной Москве, – городе Пушкиных, Лермонтовых, Чеховых, Брюсовых, Есениных, Цветаевых… И невольно вспоминаются пушкинские слова: «Дикость, подлость и невежества не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим».
На днях я приобрёл удивительную книгу, под названием «Хроника уничтожения старой Москвы: 1990–2006», в которой указано 649 исторических домов, уничтоженных местной властью; среди них и дом моей супруги (ул. 1-я Тверская-Ямская, 32) – дом Егора (Георгия) Ивановича Курникова, многолетнего ктитора  храма Василия Кесарийского на Тверской, одного из устроителей Валаамского подворья. Дом этот был построен в 1904 году по проекту известного архитектора Э.К. Нирнзее. Семья проживала в нём до 1973 года. В 1997 году – снесён и заменён новоделом, на котором «воссоздан» декор. Теперь здесь многозвёздная гостиница…

Но вернемся в 60-е, в Тарусу. Помню, как постояв немного у входа, поднялся по скрипучей лестнице на чердак, где, по словам Бодрова, любила коротать вечера Марина Цветаева. На одной из досок потолка я увидел нечто похожее на строки, написанные карандашом, и уже изрядно выцветшие. Иван Яковлевич посетовал на то, что любые материалы в защиту дома – в печать не пропускаются. Да я и сам вскоре смог в этом убедиться. Сохранилось письмо из редакции калужской областной газеты «Знамя», от 13 апреля 1966 года, следующего содержания: «Уважаемый Всеволод Михайлович! Опубликовать в «Знамени» заметку, озаглавленную Вами «Здравствуй Таруса!», редакция, к сожалению, не имеет возможности. Литературный сотрудник О. Дидоренко».– Это ответ на мой «крик души» о спасении памятника истории, культуры, литературы…
Сорок лет прошло с той весенней поры, но впечатления – неизгладимы. И остался еще за мной должок: в местной картинной галерее я познакомился с её директором Борисом Прохоровичем Аксёновым и, находясь в состоянии эмоционального возбуждения – от увиденного и пережитого – пообещал подарить музею одну из работ моего деда, потомственного художника, Павла Павловича Кузнецова, имя которого ему было известно. Надеюсь, что мне всё же удастся исполнить свое обещание…
Бережно храню книжечку «Таруса», написанную И.Я. Бодровым, и подаренную нам с супругой, с необычной надписью: «Особый пропуск. Дан сий Нине и Севе на право входа в святая святых русской природы Ильинский омут (прозрачный и чертов). Без завязывания глаз и приведения к присяге. Основание: еле заметная любовь к Оке, Тарусе, природе. Хранитель Ильинского омута И. Бодров. 3.4.66г.».
В ноябре 2002 года я послал Ивану Яковлевичу письмо: «г. Таруса. И.Я. Бодрову». – В надежде, что оно найдет своего адресата. К сожалению, ответа я не получил. В писательской библиотеке мне сообщили, что он жив, но побаливает…

1990 год. Позади многочисленные экспедиции, учеба на геологическом факультете и факультете журналистики Московского университета, работа корреспондентом газеты «Дружба» в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы (теперь Российский университет дружбы народов) и преподавание будущим журналистам-международникам и, наконец (после многолетнего сотрудничества), штатная должность в советско-болгарском журнале «Дружба», с 1991 года – «Россияне», где я заведую отделом литературы и искусства. Специфика творческой работы обязывает находиться, по возможности, в фарватере современных литературных течений. И мне приходится чаще бывать в библиотеках, книжных магазинах и развалах. И вот однажды, на одном из таких книжных развалов, я обнаружил «ВОСПОМИНАНИЯ» Цветаевой Анастасии Ивановны, и понял: «А ведь, не случайно, судьба вела меня с детства по местам, так или иначе, связанным с этим семейством!».
На первой же странице, которая мне попалась, прочитал: «Поворот дороги, мостик, кусты высокие – ива, низкие – ежевика. Влево (лицом к Оке) – Таруса, вправо – отлогий холм, где за березами-тополями не видно – наш дом. Впереди – Ока.
Я стою, и мои четырнадцать (а пятнадцать – уже куковали? нет? Был уж не апрель месяц, май?) – иволгой заливались в лесу»…
Так входила в мою жизнь своими воспоминаниями еще одна Цветаева – Анастасия Ивановна… Это был праздник. Читал я с упоением, порою откладывая на неопределенное время, чтобы растянуть удовольствие и осмыслить, по-настоящему вникнуть в имена и названия мест, – особенно московские, с которыми была, в той или иной степени, связана жизнь и моей многочисленной родни. Чуть позже на книге «Воспоминаний» появится теплая надпись: «Милому Всеволоду Михайловичу Кузнецову – историю семьи Цветаевых, жившей в очень старой России. С пожеланием прочного семейного счастья и любимой работы. Анастасия Цветаева, на 97 году. 17.1.91.».
Желание встретиться с автором пришло как-то само собою. Набравшись смелости, позвонил, благо справочник членов Союза писателей был под рукой.
Мягкий доброжелательный голос сразу же расположил к себе, подал надежду на встречу. Но встречаться я не спешил – надо было внутренне подготовить себя. И вот этот день настал. День 17 января 1991 года (Анастасия Ивановна считала эту дату – Собор 70-ти апостолов – счастливой, как для себя, так и для героини своего романа «Аmor»).
12 часов дня. Медленно, чтобы не разорвалось от волнения сердце, поднимаюсь на третий этаж дома по Большой Спасской улице (когда-то я ходил по ней, в «суровые времена», в ломбард, находящийся чуть поодаль). Звоню. Дверь открывает сама Анастасия Ивановна и любезно предлагает раздеться и пройти в кухню, откуда доносится соблазнительный запах пирожков, – попить  чайку.
Первое, что мне бросилось в глаза, – удивительное сходство хозяйки с моей бабушкой, Верой Владимировной Кузнецовой, урожденной Усковой: и чертами лица, и фигуркой, и удивительным свойством располагать к себе…
За столом, на диване, двое молодых людей: Александр Ковальджи и Лилия Газизова, из Казани, позднее – выпускница Литературного института имени А.М. Горького и автор нашего журнала «Россияне». Талантливую поэтессу напутствовали Анастасия Ивановна Цветаева и Евгения Филипповна Кунина. Совсем недавно, в «Литературной газете», от 6.12.2005 года, сообщалось, что в Казани, в Татарском книжном издательстве, вышла антология русской поэзии Казани, под названием: «Как время катится в Казани золотое». Составитель – Л.Газизова…
… Откровенно говоря, я заранее не готовил ни речей, ни вопросов, и поначалу, слегка растерялся, смутился, но увидав на стенах календари с изображением кошек, невольно воскликнул: «Ух, какая прелесть!».

– Вы любите кошечек? – спросила вкрадчиво Анастасия Ивановна.
– Обожаю! – искренне ответил я.
– Ну, тогда нам есть о чём с Вами поговорить – лукаво заметила она. – А сейчас, попейте-ка чайку, – вот тут всё на столе.

Я тоже извлек из сумки какую-то снедь и положил на тарелочку.

– А Вы знаете, Всеволод Михайлович, продолжая «кошачью» тему, заговорила Анастасия Ивановна, – архиепископ Саратовский и Волгоградский Пимен также очень любит кошечек. Я ему недавно послала свою книжку «Моя Сибирь» – там много есть о них…

Забегая вперед скажу, что такая книжечка имеется и у меня, с дарственной автора: «Всеволоду Михайловичу Кузнецову на добрую память о Моей Сибири… С добрыми пожеланиями. Анастасия Цветаева. 97 лет. 24.1.92г.».
После чаепития мы прошли в комнату, служащую и гостиной, и рабочим кабинетом хозяйки – в её святая святых, в её – обитель.
Портреты, портреты, портреты – лица близких, дорогих сердцу людей, многие – легко узнаваемы. Конечно, я бы с превеликим удовольствием внимательно всё оглядел и расспросил хозяюшку, но сердце подсказало иную форму поведения, – по возможности никакого профессионального любопытства – в гости пришел не журналист, а просто человек, коренной московский житель (по документам – в 10-м поколении), пришёл, чтобы слегка прикоснуться к «живому прошлому», связать воедино время – в котором, где-то неподалеку с Цветаевыми жила и его родня, и пути их, – я это знаю, – пересекались. Славная Анастасия Ивановна усадила меня в старенькое кресло, а сама подошла к балкону и приоткрыла дверь: «Вы не боитесь холода?»

– Что Вы, – ответил я бодро. – Я – человек закалённый…
– А я, вот уже 24 года езжу в Эстонию, в Пюхтицкий монастырь, и окунаюсь в холодный источник. Не знаю, как сейчас, – сумеет ли президент договориться с эстонскими властями…

И затем она рассказала мне историю монастыря…
А на балконе ворковали голуби, которые хорошо знали свою кормилицу. Анастасия Ивановна отламывала кусочки хлеба и, мурлыча какую-то песенку, кидала их птицам: «Гули, гули, гули!». Затем она подошла к столу и присела рядышком со мной, внимательно вглядываясь в моё лицо и прислушиваясь к словам. А своим отношением ко всякой живности, как к «тварям Божиим», она мне напомнила нашу соседку по таганскому дому Надежду Семеновну Куликову (в свое время, как бывшую хозяйку, её лишили прав), приобщавшую нас, детвору, всей душой и сердцем, к Дому Господню. Навсегда запомнилось, как она выпускала за дверь очередного клопа, приговаривая: «Ползи, милый, ползи…»…
Я рассказал Анастасии Ивановне, что мой тесть – известный голубевод – Алексей Дмитриевич Богданов. Он с детства занимается голубями, благо для этого были подходящие условия – семья жила в собственном доме в Кусково. Неоднократно участвовал в выставках, в том числе и международных и, несмотря на свой возраст (он 1907 года рождения), ведет большую работу в Клубе голубеводов, стараясь всячески способствовать развитию голубеводства в России и пропагандировать наши отечественные породы за рубежом. А показать, по его словам, нам есть что! Сам он восстановил, некогда знаменитых на весь мир, но утраченных, «орловских» голубей.
Беседовали мы не менее двух часов. О чём только не переговорили. Повторюсь: я специально не взял с собой ни диктофона, ни фотоаппарата. Оказалось, Анастасии Ивановне хорошо известно имя моего деда Кузнецова. И это вполне понятно, – дедушка был большим знатоком искусства, как отечественного, так и зарубежного. Он состоял членом  Московского Общества любителей художеств, участвовал во всевозможных  выставках и был знаком со многими художниками, искусствоведами и, конечно же, с Иваном Владимировичем Цветаевым (личный фонд деда находится в ГТГ, под №84). Моя собеседница была приятно удивлена, когда я  рассказал ей, что дедушка вместе со своими приятелями – художниками: И.Л. Калмыковым, А.И. Чирковым и А.Н. Шишовым в начале 1912 г. находился – как и сама Анастасия Ивановна – в Италии (Чирков получил по наследству деньги, но поскольку у него к этому времени была последняя стадия чахотки, решил, напоследок, сделать что-то приятное для своих друзей). У нас сохранилось несколько живописных работ деда и открытки, посланные папе из Рима. И тут я вспомнил об одном удивительном факте: когда мой папа в 1921 году поступал во ВХУТЕМАС, то в домоуправлении ему выдали выписку из домовой книги, где в графе «Откуда и когда прибыл», записали: «из заграницы, в 1912 году»… И тут же я продолжил «заграничную тему», обратив внимание Анастасии Ивановны на то, что в нашем доме сохранилась книга талантливой художницы Марии Башкирцевой, о которой она упоминает в «Воспоминаниях», и могилу которой посетила во время пребывания в Париже (несколько лет назад «Дневник» переиздали).

– Вы пишите, что учились в гимназии Потоцкой? –  спросил я Анастасию Ивановну.
– Да, Веры Васильевны, – она располагалась на Петровке, в доме 25 – старинном, с колоннами, работы М.Ф. Казакова. А Вы почему спросили?
– Здесь в конце сороковых годов была –  то ли больница, то ли институт – папа мой лечился, и из окна палаты рисовал Высоко-Петровский монастырь… (теперь здесь Центр современного искусства). А в домах №№ 19 и 21 жили наши родственники – Силины, Органовы и Соколовы. Последние были бронзовщиками. Изготавливали канделябры, подсвечники и прочую церковную утварь. На Всероссийской выставке 1882 года были удостоены права изображать на своей продукции Государственный герб. Соавтор знаменитого памятника А.С. Пушкину, академик архитектуры Богомолов Иван Семенович, учил детей Соколовых рисованию. Иван Дмитриевич Соколов женился на Ольге Ивановне Фортунатовой, нашей родственнице. Да и сам зодчий – тоже состоял в родстве с моей семьей.
Это ему было дано право руководить строительством Собора Св. Александра Невского, в Софии, в Болгарии, и только смерть в 1886 году помешала осуществить задуманное.

В продолжение «художественной» темы я сделал предположение, что художник, упомянутый Анастасией Ивановной и, писавший по фотографиям, как я понял – портрет умершей Варвары Дмитриевны – Исаак Ильич Левитан. «Почему Вы так решили?» – спросила меня Анастасия Ивановна. Я привел ей следующие доводы: в 90-х годах  прошлого столетия художник жил в Трехсвятительском, у Морозовых, а неподалеку, в Подкопаевском, 7 – семья моей бабушки (там же, с 1826 года, находился Усковский свечной заводик – об этом  еще писал Ю.М. Нагибин, в своём «Всполошном звоне»). По слухам, её мама Мария Анисимовна Ускова (урожденная Елагина) помогала, чем могла, Левитану, и тот, в благодарность, написал портрет её умершего супруга Владимира Михайловича Ускова, моего прадеда, с дарственной надписью: «В День Ангела Уважаемой Марии Анисимовне Усковой на добрую память от автора. Москва. 1апреля 95 г.». У Льва Колодного, в книге «Хождение в Москву», как раз говорится, что именно в те годы, художник подрабатывал тем, что писал портреты по фотографиям. Анастасию Ивановну мои слова явно заинтересовали, и она спросила: «А о ком ещё, упомянутом в моих «Воспоминаниях», Вы можете поподробнее рассказать?». И я с охотой заговорил о семействе Телешовых-Карзинкиных: «С Карзинкиными у Усковых – дружба давняя, поскольку те и другие жили рядом, в приходе церкви Трех святителей, что на Кулишках, где наши родственники служили ктиторами этого храма. Бабушкины сестры: Александра, Елена и Мария особенно дружили с сестрой Елены Андреевны – Софией Андреевной, к сожалению, рано умершей от чахотки (сохранились её поздравительные открытки). Мария Владимировна была верной помощницей Николая Дмитриевича. По словам внука писателя, Владимира Андреевича, её в семье называли ласково Манечкой. На фотографии 1934 года она запечатлена вместе с семейством Телешовых за обеденным столом. Сохранился и превосходный портрет Александры Владимировны Усковой, выполненный Еленой Андреевной, книга самого писателя, с дарственной Елене Владимировне. Да я и сам прекрасно помню ёлку в доме Телешовых («Ёлку Митрича»), где я  бывал, до недавнего времени,  в гостях у Владимира Андреевича (к сожалению, ныне покойного).

– Кстати, Анастасия Ивановна, – продолжал я свою беседу с хозяюшкой, – сейчас настоятелем в Трехсвятительском храме является о. Владислав Свешников, который близко знаком с о. Александром Шаргуновым, настоятелем церкви Святителя Николая в Пыжах. Они даже совместно издали книжицу… А благотворителем в 19 веке был Иван Артемьевич Лямин. Московский городской голова. С Лямиными мы в родстве.

И ещё об одном портрете я упомянул – пианиста  Юзефа Гофмана, который с дарственной надписью, бережно хранила, по словам Анастасии Ивановны, Мария Александровна.  У нас тоже хранится такой портрет, с автографом музыканта… Сохранилась и открытка с его изображением, на которой написано: «Иосиф Гофманъ».
Особенно удивило мою собеседницу то, что я хорошо осведомлен об Алексее Алексеевиче Сидорове, ученике Ивана Владимировича, а в дальнейшем –  директоре Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (но справедливей было бы, при всём уважении к имени великого поэта, чтобы музей носил имя И.В. Цветаева, – своего основателя, как впрочем, и Российская государственная библиотека – имя Румянцева), известного искусствоведа. Я просто показал  Анастасии Ивановне документ о бракосочетании «оставленного при МГУ на кафедре теории и истории искусств с дипломом  Первой степени Алексея Алексеевича Сидорова, 25 лет, проживающего в доме  Халютиных (опять совпадение! ), в Большом Афанасьевском, с дочерью врача Татьяной Андреевной Буткевич, 23 лет». Отец Татьяны Андреевны, Андрей Степанович, был  известным человеком, близко знал Льва Николаевича Толстого и находился с ним в переписке. В отделе рукописей ГРБ имеется фонд Буткевичей, переданный родственниками, в том числе Наталией Алексеевной, дочерью А.А. Сидорова (по мужу – Чистяковой; она работала также в Музее изобразительных искусств и скончалась в 2001 году). Несомненный интерес представляет письмо Александры Самсоновны Алфёровой к Татьяне Андреевне, в Италию, датированное 1907 годом. Замечательный педагог делится с бывшей ученицей мыслями о положении дел  в гимназии, поскольку, время было далеко не спокойное, а также, чисто личным, семейным, – делится на равных. Известно, что в Алфёровской гимназии, одно время, училась и Марина Ивановна, но, по словам Анастасии Ивановны, «её не любила».
Из книги Анастасии Ивановны мы узнаем, что она встречалась с А.А. Сидоровым, в 1962 году, на торжествах, по случаю 50-летия Музея, и, наверняка, о многом с ним успела переговорить. Но как же она была приятно удивлена, когда я сообщил, что Буткевичи – это наша родня. К примеру,ныне здравствующая Нонна Николаевна Буткевич – опытный педагог-балетмейстер…
К сожалению, новые любопытные факты, связанные с Алексеем Алексеевичем Сидоровым, я узнал уже после кончины Анастасии Ивановны. Считаю, что они могут быть интересны её друзьям и почитателям таланта, тем более, что события эти – также промыслительны – в духе наших с Анастасией Ивановной бесед и, не побоюсь этого слова, мировосприятия.

… На дворе 2003 год. 3 октября. Я ещё накануне решил посетить в этот день Донской монастырь, где перезахоронен прах Ивана Сергеевича Шмелева (исполнялось 150 лет со дня его рождения), которого мои родственники по отцовской линии, знали лично – по совместному проживанию в селе Успенском (Трахонееве), под Москвой, где в 1895 году он обвенчался с Ольгой Александровной Охтерлони, и где им был написан первый рассказ – «У мельницы». И там же, и в тоже время мой дед художник пишет саму эту мельницу. К этому времени мне стало известно, что после кончины супруги Ивана Сергеевича, его другом и постоянным корреспондентом стала Ольга Александровна(тоже Ольга Александровна!) – Бредиус-Субботина (переписка, под названием «Роман в письмах», издана в 2003–2005 гг., в четырёх томах, на основании архивных материалов, поступивших в РГАЛИ, и охватывает период с 1939 по 1950 гг.) – двоюродная тётушка моего родственника, уже по материнской линии, медика и литератора Георгия Федоровича Добровольского (их предок – известный протоиерей Александр Субботин – встречал 21 мая 1892 году в Угличе, прибывший из Тобольска «опальный колокол»). Итак, две Ольги Александровны. – Это такое же совпадение в именах, как и в случае с хозяйкой елабужского дома Бродельщиковой, которую звали, – Анастасией Ивановной. Об этом мы и в дальнейшем говорили с гостеприимной хозяйкой, в её квартирке на Большой Спасской. О.А. Субботина вместе с семьёй после октябрьского переворота оказались в Голландии, и там Ольга Александровна вышла замуж за голландца Бредиуса. Там же жил и мой родич по бабушкиной, усковской, линии, известный в своё время художник, В.А. Белкин, женатый на местной актрисе (позже он переберётся на Канарские острова, где и завершит свой земной путь в 1966 году). Так вот, согласно архивам, Белкин и Субботина совместно инспектировали в Голландии православные храмы. Опять удивительнейшее совпадение! А однажды, моя соседка по даче Нина Михайловна Чистякова (опять Чистякова!) сообщила, что её прадед по материнской линии был в Угличе протоиереем. Фамилия Громцев. Оказалось, что по архивным документам, присланным из Ярославля, Громцевы и Субботины в родстве. А мой четвероюродный брат Георгий Добровольский доводится четвероюродным братом Нине Михайловне Чистяковой…

Но вернемся к 2003 году, к 3 октября. Также накануне мне позвонили из администрации Ваганьковского кладбища, по поводу моего заявления о захвате соседкой части дедовой могилы и уничтожении бетонных столбиков с цепями. Встреча была назначена на утро.
В конторе собралось довольно много народа. Проблемы у всех разные, но круг их все же ограничен: кому ограду или памятник поставить, кому переоформить могилу, разрешить ту или иную ситуацию… Словом, как всегда, – изо дня в день. Я уж было собирался выйти из помещения, прогуляться по территории, как меня  окликнула супруга и попросила помочь миловидной женщине, с которой она беседовала, кое в чём разобраться, «поскольку я имею опыт работы в архивах». Откровенно говоря, особого энтузиазма я не проявил, так как только совсем недавно стал приходить в себя от беспрерывной работы в читальных залах. Но всё же посоветовал куда следовало даме обратиться – для подтверждения родства двух братьев-москвичей,родившихся еще в 19 веке. На этом бы и точку поставить, но профессиональное чувство поисковика,  «копателя недр» взяло вверх, и я спросил: «Простите, а как фамилия Ваших родственников?»

– Лузины.

Фамилия мне показалась знакомой. Мы обменялись телефонами. Через какое-то время я разыскал в Центральном историческом архиве Москвы требуемые документы и, получив ксерокопии, передал их Нине Владимировне, которая была искренне тому рада. Тут я должен сделать небольшое отступление – в одном из журналов вышел мой материал, в котором я упоминаю о церкви Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах, и добавляю – в Таганке. Редактор меня поправил: «на Таганке». Я ему пытался объяснить (как коренной таганский житель), что говорить правильнее, – «в Таганке» – как это сложилось исторически. А для подтверждения своих слов решил, придя домой, просмотреть кое-какую литературу. И вот в «Москве купеческой» Павла Афанасьевича Бурышкина, нежданно-негаданно, наткнулся на фамилию Лузиных, И вспомнил, что родная сестра автора Александра Афанасьевна вышла замуж за инженера-технолога Сергея Александровича Лузина. А поскольку супруга Павла Афанасьевича – Анна Николаевна, урожденная Органова, была нашей родственницей, то следовательно с семейством Лузиных мы состоим в свойском родстве, о чём я и поспешил известить милую Нину Владимировну. А заодно и сообщить, что дочь Бурышкиных Ольга (по мужу Абаза) и сын Владимир, герой французского Сопротивления и кавалер многих высших орденов, в том числе, Ордена Почетного легиона, по линии Органовых – прямые потомки Кондратия Федоровича Рылеева. И здесь я, невольно, вспомнил ещё об одном совпадении – в своей книге Анастасия Ивановна пишет: «Приятель брата Андрея, адвокат… женат на  правнучке Рылеева…».
А дальше ещё удивительней: дочь Александры Афанасьевны и Сергея Александровича Лузиных, то есть родная тетушка Нины Владимировны, Вера Сергеевна станет женой Алексея Алексеевича Сидорова…
Примечательно и то, что в своём завещании глава семейства Бурышкиных, Афанасий Васильевич отказывает свой дом по Антипьевскому переулку (в нём долгое время, до реконструкции, находился филиал Музея изобразительных искусств) «в собственность Москве – для устройства в нем музея моего имени, или библиотеки-читальни, или вообще на просветительские цели». В первую мировую войну в этом доме находился городской лазарет имени А.В. Бурышкина, на 40 кроватей, который содержался на средства семьи Бурышкиных – Лузиных – Григоровых…
В начале своего рассказа (в беседе с Анастасией Ивановной) я упомянул имя известного ученого и педагога Алексея Федоровича Фортунатова. Так вот, Александра Афанасьевна Лузина была его ученицей. В архиве Музея изобразительных искусств хранится положительный «Отзыв профессора А.Ф. Фортунатова о научной работе А.А. Лузиной, от 17.12.1922 года». Он предназначен Московской комиссии по улучшению быта ученых… А в доме номер 8 по Трёхпрудному переулку. Связанному с именем Цветаевых  проживает Нина Игоревна Фортунатова, потомок Алексея Фёдоровича(!)…
В тот же день, 3 октября 2003 года, на Ваганьковском кладбище я беседовал с инспектором (шла перерегистрация могил) Владиславом Козельским. Разговорились. Оказалось, что его отец, Тимофей Матвеевич, врач-невропатолог, в послевоенное время лечил в лагерях Воркуты заключенных,  среди которых  был и мой троюродный дядюшка Георгий Георгиевич Васильев…
… Среди имен, упомянутых в книге Анастасией Ивановной, меня также привлекло имя известного врача, ассистента знаменитого Г.А. Захарьина, Алексея Александровича Остроумова, который навещал безнадежно больную Марию Александровну. Его супругой была Варвара Ивановна, дочь Московского городского головы Ивана Артемьевича, выше упомянутого, и Елизаветы Семеновны  (урожденной Лепешкиной) Ляминых, которые славились своей благотворительностью.
Дорогой сердцу Анастасии Ивановны храм Святителя Николая Чудотворца в Пыжах, где настоятелем с 1990 года, служит о. Александр Шаргунов, своим великолепием,  во многом, обязан этому семейству, как и церкви подмосковных городов Дмитрова и  Яхромы… Потомок Ляминых Иван Иванович, живущий в Париже, время от времени, приезжает в Россию и, по мере сил и возможностей, участвует в возрождении, восстановлении ляминского наследия. А совсем недавно из Ниццы приезжал тоже потомок Ляминых – Лоран Санин активно интересующийся своими корнями и родственниками, среди которых такие фамилии, как Санины, Сорокоумовские, Никитинские, Дубровины. Так Вера Ивановна, урожденная Лямина, проживала в Борисоглебском, 12. А архитектор Родионов С.К., выполнявший заказы Ляминых, в частности, по строительству храмов, в Яхроме и Дмитрове – в доме 8, Елагины (моя родня), Крашенинниковы (к примеру, писатель Николай Александрович) и Остроумовы – славные имена, которыми гордилась Россия…

– Гордиться, конечно,  нужно своими предками, – говорила мне Анастасия Ивановна, – но куда важнее, Всеволод Михайлович, быть достойными их.

Ещё я обратил внимание моей собеседницы на одну деталь, убедившись окончательно, что её, так же, как и меня, занимают, интересуют всевозможные «промыслительные» моменты, пусть даже незначительные, на первый взгляд. Наверное, поэтому так и затянулась наша первая встреча.
А деталь такова: мой папа умер в «Остроумовской» больнице, в Сокольниках – больнице, основанной также нашими родственниками Бахрушиными, (о которых Анастасия Ивановна, конечно же, наслышана). И даже то, что я связал Ярцевку, родные для Бориса Сергеевича Трухачева места, с московской улицей Ярцевской, где я в то время проживал, – нисколько Анастасию Ивановку не удивило, – она только, как бы одобрительно, слегка покачала головой. А затем, мило улыбаясь, обратилась: «Ну что там у Вас ещё имеется в Вашей бездонной корзине?» И я охотно продолжил «тему».

– Вы  в разговоре с Мариной Ивановной о Борисе Сергеевиче, упомянули фамилию Незлобина. У Константина Николаевича, в театре, играли мои двоюродные дядюшки – братья Крюковы, в том числе, Всеволод Николаевич. Он был женат на Нине Викторовне Балашевой. Так, в 1907 году, домом №6, по Борисоглебскому переулку владела некто Г.А. Балашева. Имела ли она отношение к  жене Всеволода Николаевича?..), в честь которого меня и назвали – в дальнейшем участник Первой мировой войны, кавалер Георгиевских орденов. Следы его затерялись – не то в Болгарии, не то в Сербии – как я предполагаю… Сохранилась его визитка и снимки, в виде открыток, где братья в тех или иных ролях, как к примеру, известный актер театра В.И. Лихачев в пьесе Э.Ростана «Орленок». На открытке – дарственная надпись моей тетушке Наталии Павловне Кузнецовой – «Наташе Кузнецовой от Орленка. 1911 год.» Тетушка окончила с серебряной медалью 5-ю женскую гимназию, в Таганке, которая впоследствии стала общеобразовательной школой, где я учился. Она только на два года была моложе Вас.

Анастасия Ивановна как-то загадочно улыбнулась: «С этим «Орленком» получилась целая история. Моя сестра старательно переводила текст на русский язык – перевела, и на мой взгляд, – прекрасно, а потом вдруг узнала, что до неё это уже сделала – Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. Конечно расстроилась… Да Вы, наверное, об этом прочли в моей книге, поэтому и рассказали мне, как ещё об одном нашем с Вами совпадении».
Поведал я Анастасии Ивановне и о другой моей –  троюродной тёте, члене комиссии «Старая Москва», известном краеведе, авторе рукописного труда «Сорок сороков», который (позднее) лёг в основу четырёхтомника, «собранного» П.Г. Паламарчуком. Анастасия Ивановна сказала мне, что с интересом читала, в свое время, «эту  значительную» работу Надежды Ивановны Якушевой, в машинописном варианте…
Перебирая, на днях, старые письма, я обнаружил открытку, датированную 9-м августа 1952 года. Поленово. Она адресована Н.И. Якушевой. Пишет ей тётя, Зинаида Николаевна Куприянова, из Дома отдыха: «…Если собираешься в Тарусу, – приезжай скорей, пока хорошая погода… Сейчас были в музее Поленова. Экскурсовод – его дочь. Очень, очень интересно. Музей открыт ежедневно, кроме понедельника, с 11 до 6 ч… Чем больше я смотрю, тем больше открывается красот. Вчера начала купаться, соблазнилась, (З.Н. 1884 года рождения)… А завтра лекция дочери Поленова. Говорят, что здесь лучше, чем на Рижском взморье…» И далее, идет разъяснение, как удобнее добраться до Тарусы, вплоть до расписания поездов и пароходов…
Во время беседы с Анастасией Ивановной меня беспокоило лишь одно обстоятельство, – что я слишком засиделся, для первого раза, и не пора ли, и честь знать. И я сказал ей об этом. Но моя милая собеседница тут же возразила: «Ведь, Вы же заняты, Всеволод Михайлович, – наверное у Вас в редакции много работы, да и семейные обязанности… Когда мы теперь увидимся…».
Анастасию Ивановну интересовало буквально всё: моя работа, семья, история семьи, творчество… Она заметно оживилась, узнав, что другой мой дед, по материнской линии, Николай Павлович Васильев (кстати, он окончил в 1907 году Императорское Московское Коммерческое училище, на Остоженке, где директором в то время был Дмитрий Владимирович Цветаев, – родной дядюшка сестер Цветаевых), породнился в своё время с семьей Ланиных, к которой (возможно) принадлежала и подруга Марины Аня, внучка Петра Николаевича и Ольги Алексеевны (урожденной Хлудовой) Ланиных. Думается – это дочь их сына Николая. В 19 году на Долгоруковской улице, 14 проживала Анна Николаевна Ланина, разведённая – так значится в архивных документах. А этот дом принадлежал предкам моей супруги – Курниковым, и во время Первой мировой войны там находился госпиталь). Жили они на Старой Басманной улице, по соседству с нашей родней – Аржениковыми и Елагиными.

– Мне помнится, нам преподавали в гимназии математику по учебнику Арженикова – спросила меня Анастасия Ивановна. – Это не ваш родственник?
– Константин Петрович – родной брат моей прабабушки, старообрядки, Анны Петровны, – ответил я. Насчитывается около 250 изданий его работ – с конца прошлого века и вплоть до 41 года. По большей части они предназначались для церковно-приходских школ. Его имя упоминается в Педагогической энциклопедии. А их сестра, Ироида Петровна, породнилась со знаменитым семейством,  выйдя замуж за инженера путей сообщения титулярного советника Ивана Федоровича Фортунатова. Я Вам уже называл эту фамилию… Мало кто знает, что улица Фортунатовская названа именно в его честь, поскольку он руководил в 90-х годах работами по благоустройству города, хотя имена его братьев – ученых и педагогов, более известны. Это: агроном и статистик Алексей Федорович, историк Степан Федорович и лингвист Филипп Федорович, не говоря уже об их родителе Федоре Николаевиче Фортунатове, преподавателе греческого языка, инспекторе Вологодской губернской гимназии, директоре Олонецкой губернской гимназии, инспекторе народных училищ и редакторе «Вологодских губернских ведомостей», члене Московского общества любителей духовного просвещения, которое возглавлял Высокопреосвященнейший митрополит Московский и Коломенский Иннокентий. В обществе состоял и священник Кастальский Дмитрий Иванович, с семьей которого  моя семья также состоит в родстве.

Здесь Анастасия Ивановна  вспомнила, что, когда её сестра Марина училась в 4-й женской гимназии, там, как раз, и преподавал Степан Федорович.

– И ещё, – добавил я, – он преподавал, как и Ваш папа, в Московском университете и на Высших женских курсах. А жили Фортунатовы в доме Аржениковых. Здесь и скончался в ноябре 1872 года Федор Николаевич. Известно, что Фортунатовы породнились с сестрой генералиссимуса Марией Васильевной Суворовой…
– Это интересно, я, кажется, читала, когда была гимназисткой, его воспоминания о Санкт-Петербургском университете.
– Я знаю, что Ваш дедушка, по папиной линии, был священником во Владимирской губернии, в селе Талицы, – обратился я к собеседнице. – Фортунатовы тоже родом из тех мест, из Холуя и Палеха (теперь это, как и Талицы, – Ивановская область ), и также из священнослужителей. Известно имя родоначальника – иконописца – Кузьма Богомаз. Кстати, и знаменитые художники, братья Корины, родом из Палеха. Сын Михаила (старшего брата и тоже художника) и племянник Александра и Павла Дмитриевичей Кориных Дмитрий, архитектор по профессии, мой четвероюродный брат. Он проектировал Протвино, и одна из улиц названа его именем. К сожалению, его не стало. А другой наш родственник, Валентин Сергеевич Попов, был известнейшим искусствоведом, главным хранителем Литературного музея на Арбате, принимал самое активное участие в музейной работе: Кусково, Тарханы, Мураново… Сохранился его портрет работы Михаила Дмитриевича Корина…

– Вы меня не перестаете удивлять, Всеволод Михайлович, – хотя, по правде говоря, удивляться здесь нечему, – пояснила Анастасия Ивановна, и, подойдя к балкону, чтобы поплотнее закрыть дверь, и, как мне показалось, – взглянула на небо…

Затем я обратил внимание Анастасии Ивановны на фамилию «Спенглер», встретившуюся в «Воспоминаниях», и добавил, что второй супругой упомянутого мной Федора Николаевича Фортунатова, была Александра Карловна Спенглер. – Фамилия редкая, и как знать, какое к ней имеет отношение Олег Александрович? Анастасии Ивановне это явно понравилось, особенно, когда я продолжал соотносить людей, которых она когда-то знала лично, с нашими родственниками, друзьями и знакомыми. Вот например, я назвал фамилию «Брабец», у которого, как пишет Анастасия Ивановна, она купила норвежские коньки. Посмотрев дома дедовскую адресную книгу за 1907 год я узнал, что братья Брабецы торговали стальными и металлическими изделиями, на Петровке, в Столешниковом и на Покровке (в доме Елагина), то есть в доме моей родни. И снова всплыла эта фамилия, и я услышал вопрос: «Скажите, Всеволод Михайлович, а вот Юрий Елагин, музыкант и автор оригинальной книги «Укрощение искусств», – мне её давали почитать, – он к Вашей семье имеет какое-нибудь отношение? – Года два назад отрывки из неё печатал «Огонек», с предисловием М.Л. Ростроповича.

– Да, – ответил я, – это дважды мой родственник: троюродный дядюшка и четвероюродный брат, первая скрипка Театра Вахтангова, концентмейстера Государственного джаза, директора музыкального училища в Кисловодске. Правда, я его никогда не видел, если только он меня, – перед войной. Он оказался у немцев в плену, а затем в Штатах, играл в Хьюстонском оркестре… А упомянутый мной В.С. Попов – в нашенских лагерях, по ложному доносу.
На что моя собеседница глубоко вздохнула: «Скоро выйдет из печати мой роман «Аmor», – (а пока он публикуется в журнале «Москва»), – мне будет интересно узнать Ваше мнение. Эта книга о людях, бывших со мной в заключении… Живые судьбы».

– А что Вам известно о судьбе кого-либо из Ланиных? – Спросила Анастасия Ивановна.
– Что касается тех Ланиных, с которыми мы породнились – сына известного редактора-издателя, гласного Московской городской думы, основателя завода знаменитых фруктовых вод, и его супруги Марии Петровны, урожденной Смирновой (из семьи священнослужителей) – ответил я, – то они покоятся  на Ваганьковском кладбище, рядом с моим дедом Николаем Павловичем Васильевым и сестрой Марии Петровны, Ольгой Петровной, моей крестной, так же, как и Ваши близкие, на 14 участке. Дед в конце 20-х был лишен прав (основание: учился в ИМПЕРАТОРСКОМ училище), но незадолго до кончины, последовавшей в 1933 году, всё же был восстановлен, хотя здоровье восстановить не удалось… Умер он в санатории «Высокие горы» – в найдёновской усадьбе на берегу Яузы, некогда принадлежащей Хлудовым. А насчёт Анны Ланиной постараюсь узнать… И с Хлудовыми, современными, я в дружбе…

Анастасия Ивановна на какое-то время задумалась, а потом, неожиданно, воскликнула:
«Как  же, прекрасно помню ланинскую фруктовую воду – мы её так любили, – особенно в детстве, – лимонную и черносмородиновую. Теперь такой не делают, – та была натуральная, – посетовала она, – когда откупориваешь, – идёт парок. А потом со дна бокала поднимаются пузырьки, и газ бьёт в нос, и, после паузы, – Так Вам понравились мои «Воспоминания»? Может Вам показалось что-то не так, скажите, пожалуйста, не стесняйтесь»…

Я пояснил, что единственное, чего не достаёт, так это указателя имён, с краткой характеристикой. И в качестве примера, – назвал детского доктора Ярхо, который «всё детство нас лечил» – Ярхо Исаак Леонтьевич, потомственный почетный гражданин; проживал на Тверском бульваре, в доме Романова М.С. Или вот, – художник Юхневич, – надворный советник, классный художник, живописец, жил на Ленивке, в доме № 3, – Голофтеева Никона Кононовича (это друг семьи Кузнецовых и, возможно, наш родственник). Место службы – Публичный и Румянцевский музей. И, как мне кажется, прообразом Стивы Облонского послужил всё же не родственник Волошиных, а Перфильев – троюродный брат Льва Николаевича – так считают потомки Степана Васильевича, да и в воспоминаниях Т.А. Кузминской об этом говорится…
Здесь я должен снова перенестись в день сегодняшний, памятуя о том, как близка была Анастасии Ивановне семья Волошиных. Подруга моей нынешней супруги Людмилы, урождённой Богдановой, ещё со школьной скамьи, Людмила Александровна Вересова (по мужу Климова) однажды рассказала мне о своём отчиме – Анатолии Евгеньевиче Жардинье. Родился он в обедневшей московской дворянской семье (его отец работал в конторе Большого театра), в 1903 году. В 14 лет у него возникли проблемы с легкими, и знакомые позаботились о юноше, и отправили в Крым, к М.А .Волошину. Там к нему очень хорошо отнеслись, и стали приглашать в гости каждое лето. В 1925 году Анатолий Евгеньевич окончил Высший Литературно-художественный институт. Затем служил в Военно-воздушных войсках, учился в школе авиаспециалистов. Стал штурманом. В дальнейшем подружился с К.К. Арцеуловым, внуком знаменитого Айвазовского. Вместе увлеклись планеризмом. В 1923 году М. Волошин организовал в Коктебеле первый слет планеристов. А.Е. Жардинье принял участие и в юбилейном слете, в 1973 году; много фотографировал. Искренне радовался тому, что Мария Степановна Волошина вспомнила его, и они стали переписываться. И даже удалось ещё раз навестить старого друга… В доме Людмилы  Александровны бережно хранится акварелька, с дарственной надписью самого Волошина: «Милому Толе на дружескую память, Коктебель, осень 1929 г.». Жаль, что Анастасия Ивановна не услышала этого рассказа, – наверняка бы прокомментировала, а может, что и добавила… Но вернёмся в прошлые (но не прошедшие) времена.
Анастасия Ивановна поблагодарила меня и высказала мнение, что надеется, – недочёт, в отношении указателя имён, когда-нибудь будет исправлен, – она и сама об этом думала не раз… И теперь, как мы знаем, – пожелания автора во многом были учтены, при последующих переизданиях. Исправлены опечатки.
… Перед моим уходом Анастасия Ивановна достала, видавшую виды, маленькую записную книжечку, попросила у меня ручку, и записала мои координаты. Я и по сей день храню эту металлическую, витую, необычной формы ручку. И, как мне показалось, взяла она её у меня не потому, что не было своей. А лишь для того, чтобы передать другому всю теплоту своего сердца, своей души. Она сама открыла мне дверь, перекрестив на прощанье, и пожелав успехов.
Я не помню, как добрался до редакции. Ещё и ещё раз вспоминал мельчайшие детали нашего разговора (наверное, вот так попадают под колеса транспорта), и всё больше утверждался в том, что наша встреча была, как бы, предопределена Свыше – ведь, неспроста же были: и Казань, и Елабуга, и Таруса… Думал ли я тогда, гадал ли? – Конечно же, нет…
Я почти бежал, торопясь к коллегам по работе, – не терпелось сообщить им, что Анастасия Ивановна с удовольствием предоставит в наше распоряжение очерки и рассказы. Забегая вперед, скажу, что благодаря нашему творческому содружеству, на страницах журнала «Россияне», бывшего советско-болгарского журнала «Дружба», где я теперь заведовал отделом литературы и искусства, появились уникальные материалы, связанные с именами Анастасии и Марины Цветаевых, с именами их друзей, которым мы охотно предоставили свои страницы. А литературный секретарь, редактор и друг Анастасии Ивановны Станислав Артурович Айдинян стал и нашим другом и постоянным автором журнала. Кстати, хочу я этого или нет, но при этом имени, мне невольно, вспоминается 1956 год, Аральская пустыня, территория бывшего лагеря для заключенных, огороженная колючей проволокой, где паслись теперь одни верблюды, и, звенящие на всю округу песни, в чудесном исполнении певца Артура Айдиняна, доносившееся из старенького репродуктора, висевшего на столбе, возле барака:

«Воды арыка бегут как живые,
Переливаясь журча и звеня.
Возле арыка я помню впервые
Глянули эти глаза на меня.

В небе плещут звезды золотые
Ярче звезд очей твоих краса.
Только у любимой могут быть такие
Необыкновенные глаза.

Где бы я не был в пустыне безбрежной
В море, в горах с пастухом у огня
Эти глаза неотрывно и нежно,
Мне помогая, глядят на меня.

В небе плещут звезды золотые
Ярче звезд очей твоих краса.
Только у любимой могут быть такие
Необыкновенные глаза.

В небе плещут звезды золотые
Ярче звезд очей твоих краса.
Только у любимой могут быть такие
Необыкновенные глаза.

Где бы я не был в пустыне безбрежной
В море, в горах с пастухом у огня
Эти глаза неотрывно и нежно,
Мне помогая, глядят на меня.

В небе плещут звезды золотые
Ярче звезд очей твоих краса.
Только у любимой могут быть такие
Необыкновенные глаза.»

… Через три дня после своего первого визита я отправил Анастасии Ивановне письмо, в котором делился своими чувствами: «… всё ещё нахожусь под впечатлением встречи с Вами. Спасибо Вам! До этого я восхищался двумя женщинами – М.С. Шагинян и моей тетушкой, Наталией Павловной, которая очень много пережила – раннюю смерть мужа и двоих сыновей. Но до последних дней, будучи прикованной к постели, читала «Московские новости», на английском, со словариком. Было ей 86 лет.
И вот теперь встреча с Вами… Оказалось, что и для меня тоже, число 17 – счастливое – я был Вашим гостем. А когда вышел на улицу, то заметил, что света стало больше и воздуха. В этот день написал три стихотворения. Одно из них (verslibre) посвящаю Вам. –

Одни замыкаются в себе,
чтобы спасти свою душу.
Другие спешат в Храм Божий,
чтобы очистить её от грехов.
А я пришёл к Вам –
Воскресшей
и Воскрешающей
души людские,
заблудших…

Да хранит Вас Господь!»

В письмо я вложил фотографию моих полосатых любимцев – котов.
Забегая вперед скажу, что мое последнее письмо к Анастасии Ивановне датировано 24 января 1992 года. В нем я сообщал, что послал на её адрес 10-й номер журнала «Дружба»/ «Россияне», за прошедший год, с подборкой своих стихотворений, в том числе,   посвященном Анастасии Ивановне. Стихотворения проиллюстрированы живописными работами дедушки и папы. В журнал я вложил календарики на наступивший год, с изображением картин о.Сергия Симакова, с благословением батюшки.

2. Воскрешающая

«Бывают странные сближения…»
А.С. Пушкин

Первое, что Анастасия Ивановна любезно предоставила нашей редакции, был рассказ – воспоминание о писателе Романове – Пантелеймоне Сергеевиче. Публиковался он впервые, с посвящением супруге Антонине Михайловне. В письме, от 29. 11. 1991 года я  сообщал Анастасии Ивановне: «… Ваш очерк о П. Романове идет во 2-м номере (поскольку номера, «по бедности», выходили, как правило, сдвоенными, на обложке стоял № 3/4). Гранки передам на днях Станиславу Артуровичу. Ближе к выходу журнала закажу необходимое Вам количество. Перед Вашим материалом поместили фотоснимки, которые я сделал в день памяти М.И. Цветаевой. Посылаю Вам оригиналы…».
В одну из встреч я подарил Анастасии Ивановне номер журнала, в котором были помещены репродукции с живописных работ моего родственника Сергия Борисовича Симакова. Она слышала о нём, как о художнике, но не знала, что он стал священником (рукоположение состоялось в г. Ярославле, 5 мая 1991 года), настоятелем храма Михаила Архангела, «что близ Углича, в бору». «Воистину, Всеволод Михайлович, неисповедимы пути Господни!М – воскликнула Анастасия Ивановна, и, как бы продолжая свою мысль, спросила: «А Вы над чем сейчас работаете?»

– Меня, Анастасия Ивановна, всё больше и больше интересуют «неслучайные случайности», удивительные совпадения в жизни (мы об этом уже с Вами говорили). Задумал книгу, которую так и решил назвать: «ПО ВОЛЕ ПРОВИДЕНИЯ». Примеров тому – более, чем достаточно. Так, все мои предки, Кузнецовы (я знаю всех по именам, начиная с 17 века), жили на Тверской-Ямской, в приходе церкви Василия Кесарийского – у ямщиков, по-свойски,– как сказано в документах. В Адрес-календаре города Москвы, изданном Карлом Нистремом в 1842 году, находим:
«КУЗНЕЦОВЪ Прокофий Васильевич с сыновьями, свободный художник, резчик печатей, имеет гранильные заведения и продажу разных камней, на Тверской, в Саввинском подворье. Оное заведение существует с 1789 года, в коим производятся всякого рода заказы, как то: резьба барельефов и медальерная на разных камнях и металлах, гравирование визитных билетов и прочее гранение. И продажа разных камней.» В 1834 году П.В. Кузнецову Академией художеств России было присвоено звание Свободного неклассного художника. 5 декабря – память мученика Прокопия. 5 декабря – день моего рождения. Всю свою жизнь предок имел дело с камнями. Я – по первой профессии – геолог. Номер аттестата Прокофия Васильевича – 468. Я учился в школе № 468. (кстати, это редкое имя-отчество – встречается в Вашей книге!). Умер художник 8 января 1849 года, и похоронен на Рогожском старообрядческом  кладбище. Ровно через сто лет, день в день, после его смерти родился Сергей Симаков. Его прабабушка, родная сестра моего деда, Вера Павловна – урожденная Кузнецова. Их родителя Павла Федоровича, умершего в 1881 году, отпевали в храме Василия Кесарийского. А похоронили на Ваганьковском кладбище. Там же похоронены и родственники моей мамы, которые также жили в приходе этой церкви. В 1914 году, когда маму здесь крестили, ктитором храма был Егор Иванович Курников, прадед моей супруги. Дом Курникова, уже упомянутый мною, находился в конце Тверской-Ямской, справа, неподалеку от Белорусского вокзала. А до его постройки здесь находился старый, двухэтажный, в котором когда-то жила актриса В.В. Стрельская и ее родители – Стыровы. На Стыровой был женат мой прапрадед Петр Иванович Аржеников…
В 1913 году, в день памяти Ивана Владимировича Цветаева, в храме Василия Кесарийского был открыт придел в честь Святой Анастасии…
У нас в доме, с 1923 года, хранится листок календаря-численника, с датой «6 ноября». Именно 6 ноября, только 1975 года, я познакомился со своей будущей (второй) супругой Людмилой. А её фамилия – Богданова – по-моему, о чем-то говорит, – сказал я под одобрительный кивок Анастасии Ивановны, продолжая свой рассказ:
«И вскоре я  отправился в командировку на озеро Селигер, в город Осташков. Там в книжном магазине приобрел книгу «Синонимы русского языка». Автор З.Е. Александрова. Позже, в результате длительных поисков следов моего двоюродного дядюшки, по материнской линии, Анатолия Павловича Александрова, выяснилось, что Зинаида Евгеньевна его супруга. Мало того, она – профессиональный литератор, переводила Ч. Диккенса, Д. Байрона, П. Шелли, Ф. Бэкона и других.
А ведь, казалось бы, – стоит только протянуть руку и достать с полки справочник членов Союза писателей (Зинаида Евгеньевна, слава Богу, жива, 8 мая ей должно исполнится 93 года, но она продолжает трудиться и в 2001 году вышло 11-е издание Словаря, переработанное и дополненное). Как тут не восхититься и этим человеком!».
Анастасия Ивановна слушала мой долгий рассказ с большим вниманием, уточняя кое-что по ходу повествования. Потом как-то таинственно улыбнулась, встала и скрылась в своем закутке, откуда извлекла небольшую книжицу желто-розового цвета: «Вот, – сказала она, – о том же здесь и говорится. К сожалению, подарить её я Вам, Всеволод Михайлович, сейчас не могу – это сигнальный экземпляр». Эта книжечка – «О чудесах и чудесном» – у меня имеется, с трогательною надписью литературного секретаря и друга Анастасии Ивановны Станислава Артуровича: «С искренней симпатией Всеволоду Михайловичу Кузнецову от автора предисловия и в память дружбы Вашей с А.И. Цветаевой, которая Вас всегда помнит. Ст. Айдинян. 31.07.92. Москва».
Книжка вышла огромным тиражом – 100000 экземпляров, но давно уже стала библиографической редкостью. Анастасия Ивановна собрала в ней рассказы о таинственной роли Провидения в ее жизни.
В 1992 году в издательстве «Отечество» вышла новая книга А.И. Цветаевой «Неисчерпаемое». Читаю: «… мы с переводчицей моего первого тома «Воспоминаний», приехавшей из ГДР, устав от многих часов считки её немецких страниц с моей русской книгой, решили отдохнуть и, сев у телевизора, который я никогда не смотрю, потому что он вреден моим глазам, готовилась слушать второй вечер 90-летия Мариэтты Шагинян. Она сама говорила о своём творческом пути… Это была Мариэтта, начавшая прощанье с жизнью? Всё существо моё рванулось навстречу… Небывалое зрелище Откровенности о себе, и Совета нам, и Оплакивания утекшего времени.
Я рванулась, когда вспыхнув, погасло всё сразу: и голос и старческая седина… Но – писателю легче писать, чем устно… Я, должно быть, нашла слова, сев за письмо, и послала его юбиляру. И хоть у него не было времени мне ответить – она их получала столько! – но позднее я узнала, что она его сохранила и, буду надеяться, прочла».
В это же самое время и я смотрел по телевидению творческий вечер, посвященный известной писательнице. И вдруг – ощутил желание поделиться с этим мудрым человеком своим новым стихотворным произведением, которое я озаглавил – «Поэзия – ни что иное – жизнь», и под впечатлением которого я находился. Это был венок сонетов, и я знал о том, что Мариэтта Сергеевна в молодости увлекалась этой поэтической формой. Естественно, извинился за то, что отнимаю у мастера драгоценнейшее время… И вот, в августа 1978 года, получаю ответ: «Уважаемый Всеволод Михайлович, простите, что отзываюсь с опозданием – я ослепла. Писем и рукописей из того, что сама пишу, уже прочесть не могу. Мне прочли Ваши стихи только недавно и они мне понравились серьезностью и наличием мысли. Форма венка сонетов более или менее выдержана. Желаю Вам творческих успехов. – Само по себе творчество большое счастье…» Памятуя о том, что М.С. Шагинян предпочитала современным стержням обыкновенные ученические перья, я вскоре ей выслал их – из своих старых запасов…
Обо всём этом я и рассказал Анастасии Ивановне.

– Вот видите, Всеволод Михайлович, – живо отозвалась она, – у нас с Вами нашлось еще одно «совпадение».
– И еще одно, – добавил я, – дом в Пименовском переулке, где Вы жили, так же тесно связан с моей роднёй… до 1917 года. А в Борисоглебском, по соседству с Вашей сестрой, в доме 8, жили наши родственники, по фамилии Ланкау, обрусевшие немцы. После переворота они оказались в Германии, в частности Анна Карловна, педагог по профессии, классная дама Петропавловской женской гимназии при евангелическо-лютеранской церкви Святых Петра и Павла. Её домашний адрес: Покровский бульвар, 14.

– Так это последний московский адрес Марины, – воскликнула Анастасия Ивановна от неожиданности, – и в Германии она была в 20-х годах. Может быть, они и встречались…
– Анна Карловна скончалась там в 23-м. А другие Ланкау перебрались во Францию – уточнил я. В Германии жила и другая моя родня – потомки пастора Реформатской церкви в Москве Пауля Неф и моих Белкиных-Усковых…

И продолжил: «Вы пишите, Анастасия Ивановна, что венчальное платье заказывали у преемницы знаменитой Ламановой. Так вот, у Надежды Петровны работала мастерицей и наша Мария Петровна Заворыкина, родственница мамы, Людмилы Николаевны Васильевой…
Софья Станиславовна Пилявская рассказывала мне, что Ламанова обшивала всех артистов, а умерла во время войны, чуть ли, ни от голода…
И моя мама хорошо помнит, как в самом начале войны обращалась к Ламановой. Кстати Анастасия Ивановна, мама, в то же время, что и Андрей Борисович, жила в Павлодаре и работала в химической лаборатории от треста «Мосгеолнеруд». Возможно, они как-то и соприкасались со строительной организацией, где трудился Ваш сын…»

Анастасия Ивановна взглянула на меня, почти недоуменно, и слегка улыбнувшись, заметила: «Эдак Вы, пожалуй, смогли бы и свои написать «Воспоминания», целиком опираясь на мои, – что ни имя, ни улица, ни дом – у Вас тут же готово пояснение, своего рода, связующая нить. И их у Вас уже целый клубок. Ну, продолжайте, пожалуйста, – я очень внимательно Вас слушаю».

И я продолжил, предварительно заглянув в заготовленную заранее небольшую «шпаргалку»: «Вот Вы, Анастасия Ивановна, указываете на дом 10, по Поварской улице, куда Вы, как пишите, ходили с удовольствием. Так этот дом принадлежал Лосеву Сергею Лукичу, брату Михаила Лукича, крупного химика-технолога, члена Государственного Совета, известного своей благотворительностью. Он был женат на Евдокии Ивановне Чижовой (тоже нашей родственнице; её мать Варвара Павловна, урожденная Каверина, во втором браке – Органова. – Тогда я ещё не знал, что Николай Александрович, судебный следователь Московского окружного суда – прямой потомок К.Ф. Рылеева). Вы, конечно же, слышали о московском салоне Евдокии Лосевой, ученицы Валентина Серова, где бывали такие знаменитости, – как Георгий Иванов, Вячеслав Иванов, Владислав Ходасевич, Николай Бердяев, Лев Шестов, Верхарн, Маринетти и многие другие, – художники, философы, поэты… Но особенно дружила Евдокия Ивановна с Георгием Ивановичем Чулковым и его глубоко религиозной супругой Надеждой Григорьевной… Дочь Лосевых Марина Михайловна Лосева-Постникова всю свою жизнь посвятила русскому ювелирному искусству. Она – доктор искусствоведения, и большую часть жизни проработала в Историческом музее». А училась она в гимназии Алфёровой…

– И когда это все Вы успели, Всеволод Михайлович, и это отыскать – как-то особо мягко, по-доброму, спросила меня Анастасия Ивановна.
– Я же частенько бываю в архивах, Анастасия Ивановна. А потом, – собственные, семейные. Да и многотомные рукописные воспоминания моей тетушки Надежды Ивановны Якушевой, о которой мы с Вами уже говорили. Ей, кстати, тоже нельзя не восхищаться – такой труд проделала. Москву и её обитателей знает досконально. А тоже уже за 80… И, конечно же, Вам известно, Анастасия Ивановна, имя нашей балерины Лепешинской. Так вот, перед самой войной, она была у нас дома, консультировалась с дедушкой по вопросам, связанным с живописью. В 42 году, за год до смерти, он ослеп – глаукома. Необходимы были витамины, фрукты. И вдруг, на домашний адрес, приходит откуда-то с юга посылка с фруктами. Это – от Ольги Васильевны Лепешинской. – Потрясающе!

… Хорошо запомнилась мне и ещё одна встреча с Анастасией Ивановной, когда мы скоротали вечерок вдвоем. Накануне мы договорились со Станиславом Артуровичем, что я приду на Большую Спасскую вечером один, а он подойдет попозже. Однако, не подошел, – видно не смог, по каким-то причинам, и я, не в обиду Станиславу Артуровичу будет сказано, – был благодарен Судьбе, что она так распорядилась.
Анастасия Ивановна усадила меня, как и прежде, в свое любимое кресло, возле стола, заваленного бумагами, а сама присела рядышком, на крохотной табуреточке.

– Я Вас попрошу, дорогой Всеволод Михайлович, – вежливо обратилась она ко мне, – почитать вслух мои воспоминания о Ромэне Роллане. А я, по ходу чтения, буду вносить правку.

Я с радостью согласился. Читал неторопливо, громко, четко произнося каждое слово. Время от времени Анастасия Ивановна останавливала и вносила корректуру. Через какое-то время мне показалось, что она задремала. Голова ее склонилась на грудь. Я перестал читать. Сидел, затаив дыхание, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить её покоя. Как она в эти минуты напоминала мою бабушку, такую же праведную, милую, славную, многострадальную. Чуть позже я скажу об этом сходстве хозяйке квартиры, и она отнесется с пониманием: «Мы же почти одного поколения, одного воспитания, наконец, одной веры!…» А пока, затаившись, я прислушивался к ее ритмическому дыханию…
И, в буквальном смысле слова, был счастлив. Мне казалось, что я прибываю где-то вне времени и пространства. И эта комната – какой-то космический аппарат, несущий нас из вполне ощущаемого прошлого куда-то вдаль, в бесконечность, где я прикоснулся к чему-то, поистине Божественному, душою и сердцем ощутив этот Дух, – Дух, который животворит…

– Ну что же Вы, Всеволод Михайлович, не читаете, – неожиданно произнесла Анастасия Ивановна, как ни в чем не бывало, – я же Вас слушаю. И я продолжил свое чтение. А Анастасия Ивановна, время от времени, останавливала меня, и вносила правку…

Перед самым моим уходом раздался звонок. В квартиру вошел, высокий, красивый («породистый») человек. И я сразу понял, что это сын Анастасии Ивановны – Андрей Борисович Трухачёв (до этого мы не встречались). И я оказался невольным свидетелем того, как трогательно они общались, называя друг дружку на «Вы» (Анастасия Ивановна и кошечек своих любимых и прочую живность, зачастую, так же величала). Вскоре Андрей Борисович любезно предоставит нашей редакции воспоминания М.И. Кузнецовой-Гриневой, которые будут опубликованы в последней книжке журнала «Россияне» за 1992 год.
Необходимо сказать, что и сама Анастасия Ивановна приняла самое активное участие в подготовке номера, посвященного 100-летию со дня рождения Марины Ивановны. Он открывался  обращением Анастасии Ивановны к читателям – «Слово к читателю». Приведу дословно: «Радуюсь, что в журнале «Россияне» немало страниц посвящено памяти моей сестры Марины Цветаевой, которой в этом году исполняется 100 лет.
К этому сроку откроется мемориальный музей в Борисоглебском переулке, д.6.
Издаются книги, статьи о ней, воспоминания.
В «Россиянах» выходят записки моей подруги М.И. Кузнецовой-Гриневой, дружившей с Мариной много лет, как и со мной, Она была актриса большого таланта, участвовала в гастролях Мозжухина и Лысенко, блестящая чтица, – одна из самых близких мне людей.
Интересна публикация Н. Вельминой, записавшей впечатления о встречах Марины с Идеей Шукст, увидившейся с ней по возвращении из Франции.
Привлекут читателей и стихи самой Марины – напомнив ещё раз о неугасимом огне её творчества…
Не менее интересны и остальные, посвященные цветаевской теме, очерки, публикации.
И журнал «Россияне» мне не чужой: именно в нём было опубликовано моё воспоминание о писателе Пантелеймоне Романове, о нашей творческой дружбе, о том, как я помогала ему редактировать его роман «Русь».
Большинство того, что опубликовано в этом номере, почерпнуто из моего архива.
Радует, что моей сестре посвящают стихи, достойные её памяти, то, что их тоже прочтут в этом своеобразном журнале. Анастасия Цветаева, на 98-м году. 12 августа 1992 г., Москва.»

Пройдёт совсем немного времени после выхода «цветаевского» номера журнала, и я узнаю (мне сообщат С.А. Айдинян и Н.И. Варакута) о скоропостижной кончине Андрея Борисовича. Произойдёт это 31 января 1993 года.

Незадолго до этого мы разговаривали с ним по телефону, собирались встретиться в редакции, – «как только пройдет простуда»… Перед самой кончиной Андрей Борисович всё же успеет попрощаться с дорогим человеком…

Отпевали раба Божия Андрея в храме Святого апостола Андрея Первозванного на Ваганьковском кладбище и похоронили на семейном участке.
Запомнилось выражение лица Анастасии Ивановны: скорбное, но в то же время и умиротворенное, просветленное верой в милость Божию.
Однако, силы Анастасии Ивановны незримо истощались, покидали её. За несколько дней до кончины, я к ней приехал, чтобы передать небольшую сумму денег, выделенную редакцией (по инициативе нашего главного редактора поэта Владимира Ивановича Фирсова), и захватить диктофон – по просьбе Ольги Андреевны, с которой мы поддерживали связь по телефону.
Войдя в квартиру, я не ощутил угнетенной обстановки. Всё было, как обычно. – Ольга Андреевна хлопотала по дому… Вот только сама гостеприимная хозяюшка, на этот раз, не смогла встретить у порога. – Она лежала в своей обители, в своём закутке, и я улавливал её трудное дыхание…

– Кто это? –  спросила она у внучки, услыхав мой голос.
– Это, бабушка, наш друг, – ответила Ольга Андреевна.
– А… друг, – сказала она как-то неопределенно, со вздохом, а затем неожиданно произнесла такие таинственные слова: «Я попросила апостола Петра впустить меня… Но Он сказал: «Тебе ещё рано», – и врата не отворились…

Анастасия Ивановна скончалась 5 сентября 1993 года, в день Отдания праздника Успения Пресвятой Богородицы, который она благоговейно почитала. Раньше, в церковных метрических книгах о причине смерти пожилых людей часто писали: «старческое изнурение». Это относилось и к 60-летним, и даже к людям более молодым. Можно ли подобные слова отнести к рабе Божией Анастасии? Ведь только ей самой было известно, какие изнурения души и тела она превозмогала духом!
… Отпевали Анастасию Ивановну в церкви Св. Николая Чудотворца, что в Пыжах, на Б. Ордынке. В храме было тесно. Множество зажженных свечей, масса цветов. Обращаясь к присутствующим, настоятель, духовный отец Анастасии Ивановны протоиерей Александр Шаргунов сказал: «Облачаясь в белые одежды, священники совершат сейчас светлый праздник перехода Анастасии Ивановны в жизнь вечную…».
Похоронили, как известно, Анастасию Ивановну на старинном Ваганьковском кладбище, неподалеку от храма Воскресения Словущего, рядом с дорогими её сердцу людьми, в день Сретения Владимирской иконы Пресвятой Богородицы.
… Время от времени, бывая на Ваганьковском кладбище, я навещаю и её могилку, на которой всегда лежат свечи и живые цветы. И на память невольно приходят строки стихотворения, написанного Анастасией Ивановной в 1943 году, в лагере:

Разрешающий аккорд
(Утешение)

Чего страшусь? И глад, и хлад минуют,
Недуг, сжигая тело, поит дух,
И зов о помощи не пребывает втуне.
Доколь смиренья факел не потух.

Я верую, о Боже, помоги же,
В ничтожества и затемненья час
Молю, а из-за туч восходит, вижу,
Звезды предутренней мерцающий алмаз.

Воздушных гор лиловые воскрылья
Грядой крылатою покрыли небосклон,
И золотою солнечною пылью
Весь край дальневосточный напоён.

Недолго нам от вечности таиться,
Запрятав голову под смертное крыло, –
НАСТАНЕТ час души! И вещей птицей
Бессмертия живой воды напиться
Из мрака тела – в дух, где тихо и светло!

Это стихотворение впервые было опубликовано в журнале «Россияне», в №11/12 за 1995 год, посвященном (ничего не поделаешь – с опозданием!) 100-летию со дня рождения Анастасии Ивановны. Здесь и великолепный материал С.А. Айдиняна «Хрустальный голос истины» и публикации (впервые) самой Анастасии Ивановны: «Мой путь к религии» и  «Освящение мемориального дома моей сестры Марины». В предисловии к подборке – слова от редакции: «В прошлом году замечательному русскому человеку, прозаику, поэту, автору и большому другу нашего журнала Анастасии Ивановне Цветаевой исполнилось 100 лет. Вот уже два года, как её нет с нами. И в то же время она с нами всегда. Ее добрая улыбка, доброе слово, её жизнелюбие, её вера и надежда на лучшие времена, на торжество справедливости и разума на Земле – всегда с нами.
Не хочется говорить об Анастасии Ивановне в прошедшем времени. Это – Божий человек… Вечная Вам память, Анастасия Ивановна!!!».
И журнал продолжал публиковать, несмотря на производственные трудности, рукописи друзей и знакомых Анастасии Ивановны, устраивать вечера, посвящённые её памяти, её творчеству. К сожалению, наш «своеобразный» журнал – как охарактеризовала его Анастасия Ивановна – пришлось закрыть…
Но у меня, работа над книгой, задуманной ещё при Анастасии Ивановне, – о событиях, ситуациях, встречах, происходящих по воле Провидения – не прекращается. И это, как бы, продолжение нашего разговора о «чудесах и чудесном», так горячо принятого и поддержанного Анастасией Ивановной, которая стала для многих, и навсегда останется, близким и дорогим человеком…
Приведу один любопытный, на мой взгляд, пример: 31 августа 1991 года в храме Большого Вознесения, на Большой Никитской, после панихиды по Марине Ивановне, в день 50-летия со дня ее кончины, я позволил себе сфотографировать  Анастасию Ивановну.  Она беседовала с незнакомой мне симпатичной дамой. Этот снимок был опубликован в «Россиянах». Но к моменту печати, в спешке, так и не удалось выяснить имя собеседницы. И вот, 3 октября (как и в случае с Лузиными) 1995 года, я включил телевизор – и как раз в момент выступления приятельницы Анастасии Ивановны, запечатленной на том снимке. Ею оказалась – Донская Доброслава Анатольевна. Она представляла Дворянское Собрание…

Мои воспоминания о встречах с Анастасией Ивановной, в сокращенном варианте, были опубликованы в журнале «Встреча» (Культурно-просветительная работа), в №2/3 за1997г.
и в №9 за 2004 г. (когда я писал этот материал на даче, в саду, то на листки неожиданно села Божья коровка). В номере 9-м за 2005 года я с большим удовольствием ознакомился с публикацией Галины Яковлевны Никитиной и Глеба Казимировича Васильева, посвященными Другу – Анастасии Ивановне. Меня заинтересовал следующий эпизод их рассказа:

«– Странный случай произошел с другой фотографией, той, которую также я сделала сама, – говорит Анастасия Ивановна. – С той же точки, что и эта. Здесь неподалеку имеются остатки монастырской стены… Я сняла также ворота и монастырскую церковь, а потом, вероятно, забыла перевести кадр и сделала снимок могилы Марины. Таким образом снимки должны были наложиться один на другой… Пленку проявлял один местный фотограф, и вот, оказалось что сняты: сосна с как будто сломанной вершиной, крест, и слева, высоко в облаках, как бы парящая маленькая церковь.

Это очень странный случай – говорит она после небольшой паузы, видимо вспоминая, – и я вижу в этом нечто символическое…

Прочитал я этот отрывок из рассказа о поездке Анастасии Ивановны в Елабугу и сразу же вспомнил, как я рассказывал ей о нечто подобном. Мой двоюродный брат Владимир, старший сын, уже упоминавшейся мною тетушки Наталии Павловны, участник Великой Отечественной войны, кавалерист, в 52 году скоропостижно скончался. Было ему всего 30 лет. В 1959 году я приехал в командировку в Сталинград и посетил его могилу. Сфотографировал. А про пленку забыл, – Она у меня пролежала ровно 20 лет. И когда проявил, – был немало удивлен: из 36 кадров сохранился только один – могильный холмик с деревянным крестом. А то, что снимал в городе, – не получилось – пленка за столь длительный срок хранения – просто пришла в негодность.

Осенью прошлого года я побывал в Болгарии, у своего друга Георгия Чичарова, который много лет проработал строителем в нашей стране. С юношеских лет увлекался стихами. Наш журнал «Россияне», будучи еще советско-болгарским журналом «Дружба» опубликовал в 1987 году его стихи, в моем переводе. В независимом альманахе «Московский Парнас», в номере 7-м за 2005 год было опубликовано еще семь стихотворений. К этому времени в издательстве Российского университета дружбы народов, вышли и «Стихотворения» великого сына болгарского народа Христо Ботева , над переводами которых я трудился в течение 33 лет. Так что поездка моя была всецело творческой. А в дорогу с собой я взял материалы для работы над воспоминаниями об Анастасии Ивановне Цветаевой. И, мне так думается, – не случайно. Вспомним, что и Марина Ивановна переводила болгарских поэтов – Елизавету Багряну, Николу Ланкова… Вот строки из его стихотворения «Исповедь»:

«… Как жизнь ни черна – не страшусь ее туч,
Тоска тяжела – отрясу ее бремя.
Кипит в моем сердце серебряный ключ.
Надежда на лучшее близкое время…»

Эти слова поэта, с полным основанием, можно отнести и к судьбе Анастасии Ивановны. Бережно хранится в моем доме всё, что связано с её именем. Это – и книги, и фотографии, и журналы, и ручка, которой она записывала мой телефон, и карманный диктофон, с которым она разговаривала в последние дни своей земной жизни, и маленький календарик с забавным котёнком на 1992 год. А главное, основное – хранится в моем сердце, в моей памяти, в моей душе. И как-то уж само собой получилось, что наша крохотная старинная иконка Святых благоверных князей Бориса и Глеба оказалась приставленной к книге «Воспоминаний», книге, посвященной любимой сестре. Борис и Глеб. Марина и Анастасия. Два брата. Две сестры. Трагические судьбы. Борисоглебский переулок. Дом-музей Марины Цветаевой. – И дом, и музей Анастасии Цветаевой, семьи Цветаевых.

… 17 января 2006 года. Я – в центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Напротив меня, под номером 6, дом Стахеевых, где в начале прошлого века жила моя крестная Ольга Петровна Смирнова. При выходе на Маросейку, слева – здание, в котором жили ее двоюродные сестры Елена и Евгения и брат, Алексей Алексеевич Белов, староста известного на всю Москву храма Св. Николая Чудотворца в Кленниках, храма, где служили о. Алексей Мечёв и его сын о. Сергий. Теперь они оба канонизированы. И люди приходят поклониться святым мощам знаменитого старца. А что касается Беловых – то именно здесь, в их квартире, впервые встретились о. Алексей Мечёв и о. Иоанн Кронштадский. Я бывал в этом доме, в детстве, о чём рассказал Анастасии Ивановне во время одной из встреч. Для неё эти имена, уже тогда – были святы. Слава Богу, жива Ирина Сергеевна Мечёва и её троюродный брат Алексей Иванович Хлудов – чудесный, отзывчивый человек!

В прошлом году мне удалось разыскать на Введенском (Немецком) кладбище могилу Беловых. Там же покоятся: и Буткевичи, и Сидоровы, Органовы и Силины, Фортунатовы и Аржениковы, Елагины и Соколовы,  Субботины и Корины, Хлудовы и Мечёвы… Как говорится, – мир тесен… Вот и  на кладбищах можно подметить совпадения, провиденциальность, – в чем бы мы с Анастасией Ивановной непременно нашли общие точки соприкосновения. Да, собственно, как мне кажется, мы  и нашли их. А все начиналось тогда, 17 января 1991 года. – с «милых кошечек»… Нет, пожалуй, все начиналось – в незапамятные времена – по воле Провидения.
И как тут не вспомнить – пушкинское:

«Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам…»

И уже своё, написанное три года назад:

***
Невидимые миру нити
Связуют судьбы, времена…
Их расшифрует нам наитье,
И прозорливость нам дана.
И кто сказал, что ни по силам
Былое в сердце воскресить,
Поднять эпохи из могилы
И в цепь одну соединить.
Рычаг – могучее желанье,
«Любовь к отеческим гробам…»
Стремясь в грядущее сознанье –
Приводит к прошлым временам…

И стихи, посвящённые Анастасии Ивановне:

Я ВЕЧНО БЛАГОДАРЕН ВАМ…

Светлой памяти Анастасии Ивановны Цветаевой

Мои чудесные созданья:
Из плюша, бархата, вельвета…
Вы навсегда ушли в преданье,
Оставив чувство без ответа,
Потеря вас — как наказанье…

Я благодарен вечно вам
(За то, что жизнь мою смягчали,
За мной ходили по пятам,
И тосковали, и встречали…) —
Моим Божественным Котам…

Я узнавал Вас, среди многих,
Искал, как нужную строку,
Да вы и сами шли мне в ноги,
И мотыльками к огоньку,
Слетались на мою тоску…

Я благодарен вечно вам —
Моим Божественным Котам!

24.06. 2004, Луговая.

ВДОХНОВЕНИЕ

Тихо, тихо в морозной избушке.
Только мышка у печки шуршит,
Жмётся котик к пуховой подушке
И норушку ловить не спешит…

Но вот-вот разгорится печурка,
И проснётся язычник-огонь,
Заискрится котовая шкурка,
Замурчит, заурчит, — только тронь.

И запляшут волшебные блики
По старинному чудо-столу…
Этим танцам — торжественно диким —
Я воздам этой ночью хвалу…

17.01 2005, Луговая.

Известно, со временем, жизнь вносит коррективы. Так, однажды, приобретя книгу Натальи Громовой «ДАЛЬНИЙ ЧИСТОПОЛЬ НА КАМЕ…», в Доме-музее Марины Цветаевой, я обратил внимание на то, что во время эвакуации, в Чистополе Марина Цветаева. Одно время. Жила вместе с писательницей Жанной Гаузнер (дочь знаменитой Веры Инбер), женой, а точнее вдовой, журналиста Григория Гаузнера. А это, – родственник моей первой супруги, в девичестве Нины Владимировны Гаузнер.

И уже совсем недавно, в помещении Союза писателей Москвы (зайдя туда по интересующему меня вопросу, неожиданно, встретил Галину Алексеевну Данильеву, поэта, научного сотрудника Дома-музея Марины Цветаевой, с которой когда-то общался, и даже посвятил стихотворение. Но, кажется, так его и не доставил адресату… А когда вошёл в писательскую комнату, то как раз, моя старая знакомая произносила фразу: «В жизни ничего не бывает случайно!». Так вот это стихотворение:

ДОМ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

Галине Алексеевне Данильевой

Был в двух шагах я от конфуза,
И всё чего-то лепетал…
Немудрено, – сама здесь Муза
Облюбовала пьедестал.

Куда ни глянь, – одни коллеги, –
Видать, не зря я заглянул, –
Взглянул на Вас, – и тут же в неге
Вдруг безнадёжно утонул.

Я ощутил себя в далёких,
Но не забытых временах,
Дыханье их, – бальзам для лёгких,
А ноги, – рвутся к стременам…

И, всё же, я, в тоске сердечной,
Покинул Дом, оставив Вас…
Меня Пегас, дорогой Млечной,
Доставил тут же – на Парнас!

P.S. 30 января 2014 года. Литературный институт имени А.М. Горького. Конференция на тему: «РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА – ДУША НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ РОССИИ». Среди участников Кирилл Владимирович Ковальджи. А для своего выступления, связанного с выпуском в Болгарии, в городе Варна, газеты «ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО», с приложением «есенинский бульвар», как раз и захватил номер, в котором опубликован материал Кирилла Владимировича. Пообщались. И, невольно, разговор зашёл о встречах с Анастасией Ивановной Цветаевой. По совету автора, тут же в здании, в киоске, и приобрёл его книгу «МОЯ МОЗАИКА или по следам кентавра»…

Так что, продолжение следует. А как любила говорить славная Анастасия Ивановна: «ПОЭТЫ НЕ ГОВОРЯТ ЗРЯ».

© Copyright: Всеволод Кузнецов